Это, считай, прощение этим уродам. Вот. Можно же найти мобильник – это просто. За минуту. Дать адрес, пусть ближайших ментов туда, вот. И вот никто не хочет. И вот это и есть – как ты сказал?..
– Попустительство.
– Ага. Вот. Попустительство. То есть, ставят в очередь расследование мокрухи, но дороги перекрывают для президентов и депутатов срочно. И вот поэтому так. Им это вопрос принципа, вот, вопрос принципа. А не работы.
Рациональное зерно в том, что говорит Паша, конечно, есть. Нас приучили быть тварями, безразличными к чужому горю, фильтровать поступки по степени тяжести. Мелкое воровство не считается критерием отверженности, но какая разница? Один человек забирает у другого что-то – телефон, машину, здоровье, жизнь, – и это просто встает к какой-то шкале. Вроде той, по которой мерят детей для прохода на аттракционы. Ниже, чем метр-сорок? Гуляй. Выше – проходи. Только наоборот – где-то есть отсечка, за которой человека начинают изолировать по-настоящему. И никому не страшно то, что до нее не дотягивает, хотя если ты перешел черту один раз – что мешает перейти снова? Есть вещи, на которые я никогда не пойду. Хотя я и сам причинял людям боль. Но я знаю свою планку. А для всех ее быть не может. Малолетний придурок прыгнет в Фонтанку из-за того, что у него отобрали купленный родителями «айфон» – и кто скажет, что это доведение до самоубийства? Ведь за кражу телефона не будут искать. Значит, и за смерть наказывать не то, чтобы обязательно. Ведь это просто сопутствующие расходы. Это все у нас в голове. И мы выбираем каждый день.
И я выбираю уйти от разговоров с Пашей. Уйти в кафе на углу, чтобы выпить кофе и обдумать все, как следует.
Вчера на стене подземного перехода на Невском я увидел одну надпись. Кто-то накидал из баллончика зеленой краской «Поступки сильнее слов». Я долго смотрел на эти слова, потом вспомнил, что опаздываю на встречу, на замеры, и побрел по переходу, но эта фраза еще долго висела передо мной, и мне казалось, что я видел ее даже на объекте, и ночью я долго ворочался, пытаясь понять, что она значит для меня. Но куда там. Время уходит, а я делаю только то, что успеваю, оправдывая себя словами, но не совершая поступки.
Я пытался убедить родителей перевезти Диану домой. Я мог бы появляться там чаще и даже оставаться, а не ночевать где попало, если бы ей нужен был уход, и я мог помочь. Я мог бы отвозить ее на процедуры, я бы все делал. Но сейчас это невозможно. Конечно, я сказал ей, что скоро встречусь с Мишаней и поговорю обо всем, хотя и сам в этом не уверен. Его не поймать, и, в каком-то смысле, это даже лучше. Для него.
А для меня? В последнее время я стараюсь реже встречаться с теми, кто мне близок. Даже с Дианой, хотя мое сердце рвется на части, когда я понимаю, что ее время, быть может, просыпается, как в песочных часах, и скоро в верхней камере этих часов останутся лишь крупицы того, что было моей сестрой. И мне все также кажется, что ей было бы лучше дома, а не в этом замшелом…
Лидия
…если бы не ужасный сервис в этом ресторане. И столь же ужасное фуа-гра. Я так и осталась голодной