и предпочитая доходить до всего самостоятельно, он и здесь, хотя и с опозданием в несколько лет, но всё же действительно познал нечто такое, до чего, быть может, и тот же Николай, приученный читать с самого детства и похвалявшийся, что изучал азбуку по Гомеру, никогда не дошёл бы своим, по сути, ограниченным умом. Уже много позже, неспособный сформулировать, в чем именно состояла разница восприятия, Андрей, тем не менее, чувствовал известный диссонанс в их взглядах на прочитанное, по привычке отдавая дать казавшейся ему поначалу бесконечной эрудиции друга, но всё же предпочитал молчать, будто стараясь оградить свое юное, бережно взращенное мнение от грубого скепсиса всезнающего Николая. Разница же, по существу, состояла в том, что последний, читая, преследовал две совершенно определённые цели: развлечения и повышения уровня собственной образованности вкупе с расширением кругозора, что в результате служило исправно действующим механизмом воздействия на окружающих, когда требовалось преподнести себя наилучшим образом. Непосредственно момент удовольствия при этом всё равно превалировал над остальным, и если бы, к примеру, телевизионные мыльные оперы сделались ему вдруг интереснее, он, не раздумывая, забросил бы высокий слог классиков в пользу того, что обеспечивало сиюминутное наслаждение. Сказался типичный потребительский подход русского интеллигента, читающего потому, что все вокруг делают то же самое; «чтобы всё как у всех» и «не хуже людей» есть универсальный императив всякого отечественного сословия во всякое время, которое и в революцию-то полезет, только если это модно. Эрудит поневоле, легко отказавшийся бы от накопленных богатств знания в пользу самой приземлённой материальной компенсации, не способен был в принципе оценить и понять Андрея, для которого череда сделанных, казавшихся чуть ли не монументальными, открытий была поистине бесценна. Именно он, с детства стиснутый рамками полунищего уездного быта, насквозь пропитанного безнадёжностью грядущего завтра, а не заумный сибарит из благополучной московской семьи, робко, для себя одного, но зато уж навсегда сформулировал то, что позже сделалось одним из основных положений его деятельности: знание важнее хлеба. Тот, кому приходилось с юности добывать себе кусок грубой материи белков и углеводов, будучи преследуемым вечным чувством неуверенности в завтрашнем дне, смог, в отличие от праздного гедониста, пожизненно обеспеченного внушительной столичной рентой, понять и принять тот факт, что без интеллектуального, а, значит, и духовного развития поддержание организма на плаву бессмысленно. Рождённый чтобы раствориться в безликой животной массе не упустил единственного выпавшего ему шанса подняться до действительно человеческого уровня, пока самовлюблённый обыватель медленно, но последовательно эволюционировал до простейшего организма, который ест, чтобы жить и продолжать есть. Решающий перелом, обнаживший два совершенно полярных взгляда на общую, казалось бы, действительность, и с этого времени они
