в театр.
Что сказать? Поначалу, как и ожидалось, на сцену меня выталкивали пинками. Я стоял перед своими же товарищами и режиссером, что-то блеял молодым козликом, таращился круглыми от испуга глазами в потолок, пытался ходить по сцене на несгибаемых ногах, словно на ходулях, прижав к груди судорожно сжатые кулаки.
Потом потихоньку дело пошло. Учили нас на совесть. Наставники частенько были похожи на актеров, как старый любитель пива на молоденькую балерину, и драли с нас три шкуры, выжимая пять ведер пота. Домой я возвращался поздно, ветром колеблемый и сухой, будто завалившийся за комод сухарь. Очень мне помогала в овладении новой наукой моя профессия. Что-то было схожее в том, как следует концентрировать внимание при конструировании артефактов и при надевании чужой личины. Разница только в том, что магия в основном ориентирована вовне, а актерское мастерство внутрь себя. Да и по остальным предметам многолетняя практика в концентрации внимания также приносила свои плоды.
Два года пролетели, как во сне. Реально отдыхать я мог только в рабочие часы, выполнив свою работу. Так что кровно был заинтересован в том, чтобы делать ее на совесть. Чем реже меня вызывают на ремонт или зарядку накопителей, тем больше времени я мог посвятить отдыху или очередным безуспешным попыткам понять записи отца. Ну, не понимал я, что он такое придумал. Во многом его работа опиралась на труды того самого Иохима, который создал легендарную «Звезду» и, по легенде, уничтожил все свои записи, как ненужный мусор. Ходили, правда, слухи, что есть тетрадь одного из учеников Иохима, где тот конспективно записал основные идеи учителя, но где она находится, никто не знает. Если предположить, что отец у кого-то ее купил, то это объясняет как наше быстрое разорение, так и его надежды на прорыв в области магического конструирования. Самонадеянность, я бы сейчас сказал. Судя по тому, что прошло столько времени, а ученик великого мастера так ничего и не добился, хотя напрямую общался с мастером и своими ушами слушал его объяснения, дело это очень непростое. Мне достались записи отца с его комментариями, возможно, к той самой тетради. Однако самого первоисточника не было. Высока вероятность того, что тетрадь погибла вместе с отцом.
Почему я не бросил курсы, как собирался? Сам не знаю. Наверное, скука и ежедневная дворцовая рутина подтолкнули меня к продолжению занятий. В мастерской было интересно. С однокурсниками мы сдружились, а с некоторыми девушками стали – временно, конечно – гораздо ближе, нежели предполагают просто дружеские отношения. На курсе царил дух праздника и веселья. Трудные задания наставников, а у нас были признанные мастера – звезды столичных театров, – пробуждали азарт и желание выполнить их как можно лучше. Не скрою, в первый раз в облике спившегося плотника я шел в харчевню, где в основном собирались люди этой профессии, испытывая нешуточную слабость в коленках. За настоящего плотника меня там все равно не приняли, посмеялись и, узнав, что я не шпион, а просто учусь на лицедея, рассказали, что было не так, и даже пригласили к себе понаблюдать за их работой,