тьмы и света будущего? Решится ли он на страстную истовую веру вопреки разуму, грозящую гибелью в случае обмана, но и дарящую невиданную силу и мощь?.. Каждый решает сам…
21 сентября. Когда теряют веру в человека, начинают верить в бога. Но боги, как люди, рождаются, живут и умирают. Для того чтобы избавиться от разочарований и предательств, от падения и смерти богов, надо взрастить бога в себе. Человек! Стань самому себе богом. Не ищи опоры вовне, и твой бог умрет лишь вместе с тобой. После тебя. Так ты избегнешь страданий безбожника и вероотступника. Но, взрастив бога в себе, ты обречешь себя на великое беспросветное Одиночество, ибо не предают лишь того, кто никому не верит.
10 октября. Чтобы испытать блаженство, надобно вначале познать страдание, так же как для веры необходимо отчаяние»…
Однажды, листая сборник произведений Достоевского, Борис наткнулся на его письмо из ссылки к Н. Д. Фонвизиной, в котором писатель изложил свой символ веры, который, по его словам, «очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»14. Борис позавидовал Достоевскому, не его вере во Христа, а вообще его вере, его убежденности, тому, что у него есть такая опора для жизни, хотя он и писал: «я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных».15
Борис тоже был сыном неверия и сомнения, а его голова была переполнена разрушительными сопротивными доводами. Его жажда веры не могла найти себе предмета, объекта. Он боялся нового обмана, разочарования, новой боли и страдания утраченной истины. Борис много читал Достоевского, подчеркивал карандашом фразы и абзацы, возвращался к ним опять. Он тянулся к Достоевскому душой, чувствуя в себе страстность его героев, их отчаяние и надрыв, хотя и не понимал его веры. Более близок и понятен Борису был бунт Ивана Карамазова. Мир вокруг страшен и несправедлив, полон страданий, войн. Даже невинные дети страдают и погибают… Где же благость Творца? Да есть ли Он? А если есть, то в чем же Его Промышление о мире? Зачем было создавать весь этот ужас? Ради чего?
Как-то раз ему посчастливилось купить сборник стихов Арсения Тарковского. Среди его переводов он наткнулся на стихотворение Ираклия Абашидзе «Голос у Голгофы» и был потрясен. Борис перечитывал его снова и снова, заучил наизусть и повторял, повторял до боли дорогие строки:
…О боже,
распятый за истину
В Иерусалиме,
Душе моей страстной
несносны земные утраты.
Я