неся в руках вышитый ридикюль, и, держа его открытым, медленно обходила толпу, монотонно повторяя «Ради голодающей бедноты Парижа, будьте так любезны, смилуйтесь».
У нее были темные глаза, несколько узкие и раскосые, что придавало лицу порой не очень приятное выражение. Но все же глаза были хороши, и, когда она проходила по кругу, прося милостыню, большинство мужчин опускали руку в карманы бриджей и роняли монетку в ее вышитый ридикюль.
Она произносила слово «Париж», забавно перекатывая «р», а слово «смилуйтесь» у нее состояло из одной длинной ноты, из чего можно было заключить, что она француженка, собирающая милостыню для своих нуждающихся сестер. Через определенные интервалы дня механическая игрушка откатывалась назад, серая дама вставала на платформу и пела чудные песенки, слов которых никто не мог разобрать.
– «Il était une bergére, et ron et ron petit pataplon…[3]» Все это оставляло ощущение грусти и подавленности в умах и чувствах добропорядочных ричмондских парней, пришедших со своими возлюбленными и женами поразвлечься среди забавных чудес, и поэтому все стремились выйти из наводящей тоску палатки к солнечному свету, к яркому и шумному празднику.
– Клянусь, она очень меня растрогала, – сказала хорошенькая миссис Полли, конторщица из «Колокола», харчевни, расположенной ниже по течению реки. – Но тем не менее я должна сказать, что вовсе не понимаю, почему англичане должны отдавать свои трудовые денежки этим убийцам за Каналом. Голод, я считаю, не делает из убийцы святого, если он продолжает убивать, – добавила она с непоколебимой логикой нелогичности. – Пойдем посмотрим лучше что-нибудь веселое.
С этими словами она направилась в более приветливые места площадки, неотступно сопровождаемая краснолицым, немного похожим на барана молодым человеком, явно ее неизменным ухажером.
Время приближалось к трем, и общество начало съезжаться. Лорд Энтони Дьюхерст был уже здесь и щекотал подбородки всем хорошеньким девушкам, щедро одаряя более красивых. Дамы все прибывали и прибывали.
Женщины, одетые попроще, то и дело вздрагивали при виде богато расшитых платьев и новых «шарлотт», перевитых бархатом и украшенных легкими перьями марабу.
Повсюду слышался громкий оживленный разговор. То тут, то там, перекрывая общий гул, раздавалась французская речь. Французов можно было легко распознать даже на расстоянии, поскольку одежда их имела грустный и скорбный вид и была менее богата, чем у англичан их круга. Среди них встречались важные дамы и господа, зачастую даже герцоги и графини, оказавшиеся в Англии из-за опасения быть убитыми этими дьяволами в своей собственной стране. Как раз сейчас Ричмонд был полон ими, поскольку в роскошном доме сэра Перси и леди Блейкни их приветствовали не менее радостно, чем во дворце.
Появился и сэр Эндрью Фоулкс со своей женой. Она выглядела изящно и прелестно в своем сшитом по новой моде платье. Она была словно фарфоровая куколка, каштановые волосы