и распущенный, что, увы, свойственно многим чиновникам высокого ранга, все делал, чтобы удержать «маленькую пери», как он ее называл, в своей власти.
Она же, после короткого периода отчаяния, рвалась на волю и озиралась вокруг в поисках освободителя. Освободитель явился в лице сосланного за политические воззрения в пензенскую губернию молодого, красивого, знатного – в будущем наследника богатейшего в России имения – Ники Огар – ва.
Чувство было мгновенным и взаимным. Они словно родились друг для друга. Она – любительница всего изящного, тонкого, и он – поэт, музыкант. Оба рано лишились матери, у обоих обстоятельства жизни были нехороши и требовали изменения. Мари искренне веровала, что его идеалы, которыми он грезил с ранней юности – свобода, равенство и братство, – начертанные на знаменах французской революции, это и ее идеалы. Поначалу он не казался ей фанатиком идеи, человеком сухим и скучным.
Наоборот, как поэтично он говорил о своих чувствах, как вдохновенно играл на гитаре, откидывая вьющуюся светлую прядь с красивого лба, как просто объяснял, что быть богатым в такой нищей стране, как Россия, – это преступление. И в ней, в своей подруге, нашел он не только изящество и грацию, но и желание идти с ним вместе и помогать по мере сил – ему, такому нерасчетливому, слабому.
Мари рассказывала, как будучи невестой Ники, отбывающего политическую ссылку, ездила хлопотать о нем в обе столицы, обращалась с прошениями в секретный отдел Департамента полиции, что возымело успех: Огар – ва освободили. Он с молодой женой вернулся в Москву, в отчий дом на Никитской. И здесь… рассказывая о последующем, Мари делала долгие паузы, повторялась, не находила слов. Ясно было, что она сама еще не полностью осознает, чего ей не хватает в муже, почему пришло к ней разочарование и охлаждение.
– Он,– она искала слово,– ребенок, я чувствую себя старше, а ведь ему уже 26. Он играет в большого и многознающего, на самом же деле, не разбирается в жизни, не знает людей, не умеет вести дела. В нем нет ничего практического, основательного, он может только говорить, говорить, бесконечно говорить… о свободе.
Я узнавала в портрете, нарисованнном Мари, своего собственного мужа, непрактичного, безвольного, легкомысленного. Правда, стихов Пан – в не писал и о свободе не говорил… Да и, несмотря на все его слабости, я его любила и все время ждала, что в нашей с ним жизни что – то переменится. А Мари? Что испытывала она к мужу? Любила ли? Сравнивала – постоянно. Перебирала всех его друзей, и все оказывались лучше, значительнее, мужественнее.
Несколько историй мне запомнились. Одна – о встрече, которая произошла за два года до нашего с Мари знакомства, на кавказских водах, куда, якобы для лечения, за большую сумму, отваленную пронырливому губернатору, был отпущен ссыльный со своей молодой женой. Мари тогда очень не терпелось увидеть мир, у Ники же на уме было что – то другое.
Во всяком случае, я не уверена, что встреча, о которой говорила Мари, произошла случайно. А встретились они с человеком примечательным