завис. Хотя… раз уж на то пошло, как спина?
– Нормально.
– Значит, уже поправляешься? – Она позволяет очкам сползти обратно на переносицу, отпивает дайкири и пристально смотрит на меня. Вэл умеет создать напряжение.
Я вылезаю из бассейна и направляюсь к трамплину.
– Доктор Кирби вроде велел тебе не переутомляться, – напоминает она, но бассейн большой, и ее отнесло на матрасе в противоположный конец, так что я делаю вид, будто не слышал. Может, мне и удалось сбежать от проницательного взгляда Вэл, но ее первый вопрос выбирается вместе со мной из воды и преследует мокрой тенью: «Как ты, Но?»
Теперь я на трамплине, на самом краю. Солнце почти зашло; надвигаются теплые сумерки, какие бывают только в конце лета, когда воздух струится, словно молоко, и очень приятно, но при этом грустно наблюдать, как день вот так умирает прямо на глазах, а ты ничего не можешь поделать. Похоже, у лета много общего с исчезающей женщиной.
«Как ты, Но?»
Знаете, однажды летом, когда мне было восемь (еще до Айвертона), я ездил в лагерь. Там я завел кучу новых друзей, и они научили меня стрелять из рогатки; там я выкурил первую (и единственную) сигарету, а у одного парнишки была фотография дамы в неглиже, послужившая поводом для познавательной беседы, откуда я узнал, что секс не ограничивается поцелуями в голом виде. После лагеря я вернулся домой, к своим старым друзьям, и обнаружил, что они ничего не знают про сигареты и рогатки. И даже не знают, что секс не ограничивается поцелуями в голом виде.
Как бы я ни любил Алана и Вэл – а я их очень люблю, – иногда у меня возникает такое ощущение, что они тоже не слыхали про рогатки и сигареты. И до сих пор считают, что секс… ну и так далее.
В противоположном конце бассейна Вэл сползла с матраса, схватила одну из длинных надувных макаронин и дубасит Алана по голове, он в ответ брызгается, и они по-летнему беззаботно хохочут.
Я закрываю глаза и ныряю, полностью отдаваясь воде, и там, в ее блаженном покое, воображаю диаграмму собственного сердца.
В тех областях, которые раньше занимали самые важные для меня люди, теперь поселились «Мой год» Милы Генри, исчезающая женщина, пропавшая фотография и старик Зоб. Сам не знаю, как и почему так вышло.
Я называю их своими странными увлечениями[1].
3. некоторые мысли об Айвертоне, о доме и дороге по дороге домой через Айвертон
Айвертон, штат Иллинойс, – воплощение живущей в нем молодежи: ей выдали ключи, кредитку и разрешили болтаться допоздна, и теперь она думает, что свое говно не пахнет. Окраины города застроены безвкусными кирпичными домиками, каждый из которых выглядит клоном соседнего, подъездные дорожки и гаражи ломятся от сияющих внедорожников, газоны раздражают взгляд своей неестественной зеленью, а деревья растут подозрительно симметрично.
– Знаешь, насколько Айвертон белый? – спрашивает порой Алан.
– Насколько? – отвечаю я.
– Настолько, что снега не видно.
Мать Алана и