бесполезно. Их разлюбезный папаша, как всегда, маршировал по жизни под свой собственный барабанный бой, и все понятия, каким должен быть человек, в его случае выеденного яйца не стоили.
Быть людьми их научила Сири.
Чему научил их Пентти, было сложно сказать, может быть, наоборот, как перестать быть человеком?
В некоторых из ее братьев и сестер больше ощущалось влияние отца, чем матери.
Или, может быть, они унаследовали это от рождения?
А может, все дело просто в обстоятельствах – шутка ли, расти в доме, где столько ртов, чтобы кормить столько сердец, чтобы любить или наоборот (не любить)? Неумение выражать свои чувства и в то же время ненасытная тяга к ласке, нежности, вниманию. Во многих отношениях их отец был самым настоящим ходячим парадоксом. Но, так или иначе, влиял он на них всегда.
Она правильно сделала, что сняла с него одежду. Снег тоже оказался очень кстати. Самое лучшее, что можно было сделать в этом случае, это окатить его холодной водой. Но, в общем и целом, она поступила правильно. Инстинкт ее не подвел. Родительский инстинкт, любовь.
Эско позвонил из больницы, куда он уехал вслед за «скорой» на своей машине. Самой Сири разрешили ехать в «скорой». Бледные щеки матери теперь побелели еще больше, хотя, казалось, больше было некуда. Она сидела, вцепившись в сумку. Остекленевший взгляд. Платок она сняла, и Анни увидела, что мать пыталась зачесать волосы назад – на макушке торчало несколько выбившихся прядей. Сири понимала, что ей предстоит встреча с внешним миром, с городом, и поэтому была напряжена. Переодеваться она не стала, лишь накинула свое парадное пальто поверх джинсов, от нее по-прежнему пахло дымом из бани, но это было уже неважно.
Анни осталась на ферме – кто-то же должен был остаться. Кое-как ступая на дрожащих ногах, она продолжила брошенную матерью стирку, не спуская глаз с Онни, не потому, что это требовалось, он и так все время держался за ее юбку, когда она таскала воду и полоскала белье, а просто так, на всякий случай. Анни совала снег в горячую воду – чище она от этого не становилась, ну да неважно – для непривыкшей к подобной работе Анни вода все равно оставалась горячей. Руки Сири огрубели за долгую жизнь – шутка ли, выстирать столько ковриков и занавесок.
Она трудилась все утро и часть дня, а после, когда у нее от усталости уже кружилась голова и перед глазами мельтешили черные мушки, увела младшего брата в дом и накормила его оставшейся от ужина жареной картошкой с отварной колбасой, разрешив ему при этом положить столько горчицы, сколько он пожелает. В итоге Онни умял полбанки, пока она пила свой черный кофе и курила. Потом позвонил Эско и сказал, что Анни в основном все сделала правильно.
– Как он сейчас?
Анни даже дышать перестала в ожидании ответа, ей хотелось знать, знать все и в то же время остаться в неведении, потому как она понимала, что именно ей придется ставить в известность всю остальную родню. Вечное балансирование между потребностью защитить свою семью от потрясений и необходимостью вовлечь ее туда.
– Ему