развернул ее, это опять была цитата из Данте, на этот раз чуть более развернутая, теми же ярко-красными буквами: «Так и мой дух бегущий и смятенный вспять обернулся озирая путь всех уводящий к смерти предреченной». О душевном складе убийцы это говорило мало. Так или иначе, человеком он был начитанным.
Прочтение классического текста странно подействовало на Лунина, как будто что-то смутно ему напомнив. Он всегда любил эту поэму, особенно ее первую часть, и неплохо знал ее, по-итальянски и в русском переводе. Не одна тяжелая медитация разрешалась в его сознании тем или иным куском из этого текста, и каждый раз эти небольшие кризисы были благотворны. Силы дантовского воздействия не хватало на то, чтобы полностью излечить его психику, но за эту помощь старому мэтру он был благодарен.
По части записок тут два было варианта, которые приходили в голову. Или убийца писал первый пришедший ему в голову кусок, желая как бы поставить последний штрих, увенчивающий кровавое дело. Или же все это имело какой-то смысл, цитаты были подобраны по какой-то системе. Собранные вместе, они должны были тогда что-то значить и складываться в какое-то сообщение. У Лунина не было ни малейших идей, что именно это могло бы быть.
Изучение папки, правда пока поверхностное, нисколько не продвинуло Лунина пониманию главного вопроса, который его мучил: какое отношение имел труп в гостинице ко всему этому делу? Этот вопрос вставал перед ним неотвязно, и поразмыслив, он понял почему – его смущала двойная мотивация, по которой он ввязался во все это.
Эрнест ясно сказал, что ему зачем-то нужны его, лунинские воспоминания. Не устроил ли он сам всю эту цепочку кровавых убийств специально для того, чтобы привлечь его и держать поблизости, пока что-то удастся вспомнить? Легкий псевдофилософский налет в этой истории мог быть неуклюжим ходом, попыткой придать больше интересности событиям. С возможностями Карамышева провернуть все это было нетрудно, техника самая простая.
Чечетов, правда, уверенно сказал, что Эрнест к делу непричастен, но насколько можно было доверять самому Чечетову, тоже оставалось неизвестным. В общем, игра по-прежнему продолжалась в полном мраке, двигаться приходилось на ощупь, и постоянно натыкаться лбом на стенки.
В дверь постучали.
– Да! – воскликнул Лунин, вздрогнув от неожиданности. – Войдите!
Дверь открылась, и вошел человек, чуть удививший Лунина своим видом: если все здесь выглядели довольно небрежно, даже на торжественном приеме, как будто не придавали значения одежде, когда происходят такие события – то этот человек был одет безупречно. Немного неуместным на нем казался только шарф, обмотанный вокруг шеи. Эстет, подумал Лунин.
Гость вошел в кабинет, оглянулся как-то неуверенно, затем обратился к Лунину и протянул ему руку.
– Я так понимаю, вы и есть наш новый начальник? – спросил он.
– Лунин, – сказал Лунин, пожимая ему руку. – Михаил.
– Юраев, Филипп, – представился