в саду, устроенном Эмми на крыше…
Гроувер встал на колени и сомкнул ладони вокруг кустика каких-то сорняков. Листья начали крошиться.
– Слишком поздно… – пробормотал он. – Когда я был искателем и пытался найти Пана, у меня по крайней мере была надежда. Я думал, что разыщу Пана, и он спасет нас. А теперь… бог природы мертв.
Я взглянул на сверкающие огни Палм-Спрингс и попытался представить Пана в подобном месте. Природе с лихвой досталось от людей. Неудивительно, что Пан ослаб и ушел из жизни. То, что осталось от его духа, он завещал своим последователям – сатирам и дриадам, – возложив на них обязанность защищать природу.
Как по мне, идея была ужасной. Как-то раз я уехал в отпуск и оставил сферу музыки на попечение своего ученика Нельсона Риддла[16]. Когда через пару десятков лет я вернулся, то обнаружил, что в поп-музыке откуда-то взялись слащавые скрипки и бэк-вокал, а по телевидению в прайм-тайм показывают, как Лоренс Велк[17] играет на аккордеоне. Да чтоб я еще раз… Никогда!
– Пан бы гордился тобой, – сказал я Гроуверу. Но и сам понял, как жалко это прозвучало.
Гроувер встал:
– Мои отец и дядя погибли, разыскивая Пана. Было бы здорово, если бы нам хоть кто-нибудь помог продолжать его дело. Людям все равно. Даже… – Он замолчал, но я догадывался, что он хотел сказать: «Даже богам все равно».
И надо признать, он был прав.
Боги не стали бы горевать по грифону, по горстке дриад или по очередной погибшей экосистеме. «Чего-чего? – подумали бы мы. – Да побоку!»
Но чем дольше я был смертным, тем сильнее страдал даже от малейшей утраты.
Как же бесит быть смертным!
Мы обошли огороженный забором поселок и направились к магазинам, неоновые вывески которых сверкали вдалеке. Я внимательно смотрел под ноги, гадая, не вырвется ли из-под земли столб пламени и не превратит ли он меня в Лестера фламбе[18].
– Ты сказал, что все связано, – вспомнил я. – Думаешь, это третий император создал Горящий Лабиринт?
Гроувер оглянулся по сторонам, словно из-за пальмы мог выскочить император в страшной маске и с топором наперевес. Но если я правильно угадал, кто он, может, этого и стоило опасаться.
– Да, – кивнул он, – но мы не знаем как или почему. Мы даже не знаем, где его база. Пока ясно только, что он не сидит на одном месте.
– А… – Я осекся, боясь задать вопрос. – Вы знаете, кто он?
– Мы знаем лишь, что он пользуется монограммой «N.H.», – сказал Гроувер. – «Neos Helios».
В мой позвоночник будто впились острые зубы суслика.
– Это по-гречески. Значит «новое солнце».
– Да, – согласился Гроувер. – Не похоже на имя римского императора.
Не похоже, подумал я. Но это один из его любимых титулов.
Я решил ничего не говорить, тем более когда вокруг темно и рядом со мной лишь издерганный сатир. Расскажи я сейчас все, что знаю, мы с Гроувером могли запросто не выдержать и зарыдать друг у друга на плече