.

что под этим фонарем я отличная мишень. Хохочу. Пристрелите меня уже. Кто-нибудь…

      В первый раз я оказалась здесь десять лет назад.

      Смешная тогда вышла история. Смешная до слез.

      Тогда я приехала сюда, чтобы подумать. О чем я хотела думать – одному богу известно. Или, скорее, черту. В первый же день я поняла, что во-первых, это мрачная дыра, во-вторых, думать мне не о чем и, в-третьих, мне срочно нужно развлечься. Или уехать.

      На второй день я встретила Владимира.

      Худой, небритый и бледный он бродил у моря и что-то бормотал под нос. Я понятия не имела, что он художник. Просто сидела на берегу и таращилась на него. Кроме него на этом берегу все-равно никого не было.

      Он заметил меня не сразу, а потом медленно подошел и сел рядом.

      – Я хочу написать вас. – сказал.

      И я расхохоталась.

      – Что смешного?

      – Извините, – сказала я, – Вероятно, это судьба. Я приехала сюда, чтобы сбежать от сумасшедших художников и их идей, и первый человек, которого я встретила здесь – еще один такой же.

      – А я не такой же, – сказал он, – Я напишу вас и прославлю. Вы будете гордиться, что вас писал Владимир Висков.

      – Висков, – задумчиво сказала я, – Что-то не слышала такой фамилии.

      – Услышите еще, – ответил он. Развернулся и ушел.

      Я посмеялась и забыла. А потом снова встретила его на берегу. Он больше не подходил. Тогда я подошла сама и сказала, что согласна. На портрет. Он ответил, что для этого ему нужно получше меня узнать.

      И я снова засмеялась. Все это было шито белыми нитками. Никому не известный художник, возомнивший себя гением. Я призналась ему, что сама-то я искусствовед. Он сказал:

      – Ага.

      На этом наш разговор закончился. И начался сумасшедший роман.

      Он пробирался ко мне вечерами, следя за тем, чтобы никто не заметил его.

      Ездил в ближайший городок за цветами и вином. Потом приходил ко мне, пахнущий табаком и морем и немного полынью.

      Мы пили вино, сидя на полу и цветы стояли в трехлитровой банке, которую я нашла в хозяйском шкафу. Потом забирались в мою узкую постель и прижимались друг к другу, чтобы не свалиться.

      Он шепотом рассказывал о себе. Говорил, говорил, как-будто не мог остановиться.

      При этом, мы почти не говорили о его жене и сыне.

      Я прижимала его к себе, как прижимают любимого, но чужого ребенка. В каждой нашей встрече была горечь неизбежного расставания. От этого, казалось, мы горели еще сильнее, еще ярче. Нам не надо было беречь огонь страсти на долгие годы, и мы торопились выплеснуть его весь, сейчас.

      И все-таки я не погружалась в него до конца. Страх всегда был моим самым сильным чувством.

      А потом он написал картину. На ней я стояла у берега и смотрела куда-то вдаль.

      Он назвал ее «Ускользающая».

      И я поняла, что он все знает. А еще – что он действительно талантлив.

      Тогда я объявила ему, что наш роман закончен и я уезжаю.

      Он