Оазис человечности. Часть 3. Сладкий дым отечества. Марк Веро

малейший проблеск существования, та ненасытная потеря, что с каждым рыданием иссушала сердце, лишала упования вырваться из липкой паутины к лучшей жизни, – дышало страхом и отчаянием не только в ней одной. Сильвинус невозвратно ушел, и слабый ветерок послал ему вдогонку легкие слова:

      – Благодарю тебя, незнакомый друг! Эти пленительные часы, что я провела с тобой, подарили мне новую жизнь, воскресили надежду, и сердце мое теперь ликует при виде отчего дома!

      Произнеся последние слова, девушка распахнула дверь дома и шагнула вовнутрь. Первое же, на что она обратила внимание, что несколько поколебало ее уверенность и невозмутимость, была та тишина, которую человек нередко называет тягостной. И это было самое верное определение из всех: только дочь вернулась к домашнему очагу, как сразу почувствовала себя Атлантом, которого удостоили нести ношу непомерной по человеческим меркам тяжести.

      Дом, по обыкновению пребывавший в колебании и непрестанном движении, стоял нерушимо. Когда захлопнулась дверь – единственная грань между внешним миром и внутренним, – Авроре сдалось, что ее заточили в склеп: кроме ее собственного дыхания и ударов сердца, подобным стуку весел по воде, ни один звук не нарушал могильной тишины.

      Мучимая сомнением, неизвестностью и тревогой, печальная красавица взволнованно оббегала многочисленные комнаты италийского домуса, заглянула во внутренний дворик – перистиль, где в изобилии росли пышные цветы, но не задержав взгляда на их красоте, спешно устремилась в другие помещения. Наконец, стараясь отдышаться, остановилась в нерешительности возле спальни отца. Дом пустовал: не было ни слуг, ни матери, ни странных во многом «друзей семейства». Слабая надежда теплилась – дверь отцовской спальни была затворена, но девушка дрожала, как неровное пламя, – был поздний обеденный час, и ей казалось просто невероятным, чтобы в это время отец мог безмятежно почивать.