отделанном под три комнатки: родительскую, расположенную по всей левой стороне, и две детских – по правой, разделенной дополнительной стенкой-перегородкой; однако же все было мило и представлялось достаточно комфортным.
Скотт Ринтер опустил девочку на пол; та, боясь остаться одна, умоляюще возвестила:
– Прошу вас, будьте со мной, я страшусь, вы исчезнете – и я погибну!
– Я не оставлю тебя, веди.
Дитя, обведя его взглядом, изумленно проговорило:
– Вы такой большой!
– Ничего страшного; где не проходишь в полный рост, так иди склонившись, – и он, опустившись на колено, последовал за ней.
Вскоре Иона переоделась; укрытая теплым белоснежным одеялом, уснула, сжимая длань спасшего ее; высвободив из ослабшей ручонки свою могучую ладонь и бесшумно покинув комнатку, Скотт Ринтер спустился, осмотрел погром и, заметив квадратный кусок древесины, приблизился к нему; он опустился на левое колено, осторожно взял в руки предмет и, перевернув его, устрашился: огромные карие глаза строго и сочувственно взирали на него. Трепет объял его. В напряжении мышц лица выступили скулы, сперло дыхание, задрожали руки и болью пронзило сердце: в его руках была икона.
Царственный Божественный Лик был обращен к нему; Иисус Христос, не молнией поражая, не гневом испепеляя, а милосердно смотря, покаяния ожидал, в благословении персты сложа; терпя, как Бог истинный и в любви непостижимый, Любящий и Праведный; Единый и Правый Всемогущий Господь.
Тяжко удерживать было Всеобъемлющее пространство и мир; придя наконец в себя, Скотт Ринтер встал и степенно, с трудом совершая шаги, подошел к красному уголку, поставил в надлежащее место икону и, на шаг отойдя, с превеликим трудом перекрестился.
Солнце постепенно клонилось к закату. Из серого кирпича печной трубы клубился дымок.
У очага лежала вязанка дров; огонь сверчал; подвешенная кастрюлька закипала, излучая наваристый душок. Бульон был уже готов. Иона, укрытая поверх толстого свитера шерстяным платком, сидела на скамье и восторженно наблюдала, как Скиталец снял с медного крючка широкую в горловине и сужающуюся к донышку сероватого отлива кастрюлю, которую поставил на круглую подставку на столе, и наливал, зачерпывая половником, насыщенный бульон с кусочком мяса на косточке в деревянную чашку.
Изголодавшись, Иона заглатывала, обжигаясь, вкуснейший бульон. Скотт Ринтер, не отрываясь, смотрел на дитя, и два чувства одновременно перемежались в нем: и радость, скрытая в уголках губ, и горечь сожаления, мелкою слезой выглядывавшая из краешков глаз.
Вмиг дитя прекратило вкушать пищу, встав, повернулось в сторону красного уголка и, воззрев на лик Спасителя, взмолилось:
– Господи, прости! Дядя, прочтите молитву, – произнесла она, обращаясь к Скитальцу.
– Я… я не знаю, ты прочти… я послушаю, – в замешательстве ответил Скотт.
– Отче наш, Иже еси на небеси! – горячо взмолилась Иона. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам