барчука на прогулки именно в летний, а отнюдь не в зимний сад!
О зимних прогулках – разговор особый. И их церемонии ни мы сейчас касаться не будем, ни Поэт не решился обсуждать их публично. Однако он дает нам весьма прозрачный намек на причины этого – воспитатель юного Евгения хотя за шалости и бранил его, «но» (именно «но» здесь ключевое слово пушкиновского намека!) «в летний сад» все-таки водил его на прогулку. Летняя фиолетовость листвы, классические скульптуры, прилично одетая публика – все это хорошие воспитательные факторы.
А вот зима! Зимой старичок-француз не делал этого именно потому, что хотя он и «не докучал моралью строгой», но уж элементарным «правилам приличия» научить ребенка должен был! А о каком приличии с французской точки зрения могла идти речь в зимнем саду, где могла встретиться и какая-нибудь хорошенькая… А у неё… Ну, в общем, понятно…
Но сейчас эти литературные мысли в голове сменились на более прагматические. И я, как юная барышня, мысленно обрывал лепестки ромашки от ее ярко-синей сердцевинки и гадал: «протоптал» – «не протоптал»? Имелось в виду состояние тропинки, по которой мне предстояло идти.
Гадание закончилось на мажорной ноте – а, скорее всего, и протоптал! Пенсионерки-уборщицы приходят раньше нас, «фирмачей». Здание института, где мы арендуем две с половиной комнаты для офиса – огромное, всё-таки НИИМотопром! И помещений в нем очень много. Чистота в этих помещениях теперь блюдется не упованиями институтского «зама по хозяйственной части», а уборщицами, нанятыми самими арендаторами. Как правило, из числа живущих неподалеку интеллигентных пенсионерок, еще недавно возглавлявших отделы этого самого НИИ. И «трудящихся бабушек» оказывается изрядное количество – протопчут они тропинку!
Это предсказание внутреннего голоса оказалось точным – от официального тротуара ответвлялась вполне оформленная тропинка, начало которой было положено даже не пенсионерками, а стаей бродячих собак. Для них этот «лужок» и этот «перелесок» были не элементами ландшафта, а столь же необходимыми и неизбежными частями пространства, как для меня – паркетные плоскости пути из библиотеки на кухню, а стволы деревьев и пучки ветвистых кустов – столь же привычными, как миска для Джимовой каши или штакетина, оставшаяся в углу после прошлогоднего ремонта.
И не надо сравнивать, чье пространство – моё или бродячих собак – более «цивилизовано» и приспособлено к существованию. Ни я, ни они не смогли бы «нормально жить» на чужом пространстве. «У каждого – свой дурман». Мы – разные ветви на древе жизни, у нас разное представление о том, что хорошо, и что плохо, но все-таки мы – ветви единого древа.
И Джим, который по воле судеб является связующим звеном между нами, в квартире тоскует по вольной гульбе вместе с той лохматой сукой, а на улице, едва справив естественные нужды, как только мороз проявит косточки кончика его хвоста, рвет поводок, устремляясь домой, на свой матрасик, где в тепле и одиночестве сможет спокойно догрызть найденную под окнами кость…
После стаи одичавших собак, были,