трубку, он закрыл глаза и мысленно восстановил текст разговора. Что-то было не то. Текст прочитался – хорошо. Но при чем здесь скандал? Тривиальное продолжение предыдущего романа – на потребу читателям. Читатель это любит. Скандал он любит тоже, но никаким скандалом в новом Тереховском романе не пахло. Там даже не было ни единой литературной находки, которая хоть как-то отличила бы новый его опус от предыдущих. Уж это, будучи честным с самим собой, он знал наверняка.
Терехов не стремился быть скандальным писателем, как-то они с Варварой обсуждали, нужна ли ему скандальная известность. Варя считала, что не нужна, свой читатель у него есть, а скандал не всегда полезен – бывает, что старые поклонники отворачиваются, а новых не прибавляется. Нужно ли рисковать тиражами? Не нужно, – решили они.
О чем же тогда речь?
Да ни о чем, – решил Терехов. Для понта сказала, для того, кто с ней в этот момент был рядом, цену себе набивала – вот, мол, скандального автора редактирую.
Терехов покачал головой и потянулся к полке, где стояли коробочки с дискетами и дисками.
Из гостиной слышны были странные звуки – то ли на диване кого-то душили, то ли по телевизору показывали сексуальную сцену. А может, все было наоборот: душили кого-то в телевизоре, а сексуальная сцена разыгрывалась на диване. Терехову было все равно.
Глава четвертая
Вроде бы ничего не происходило – вставал Терехов, как обычно, в семь с минутами, плелся, разгоняя утреннюю дурноту, в ванную, подсознательно надеясь, что горячую воду перекрыли и душ принимать не придется, но теплосеть работала исправно, и он пускал горячую струю, снижал температуру до терпимой, а когда вода становилась слишком, по его мнению, холодной, заканчивал эту мучительную процедуру с осознанием честно выполненного долга. Голова, по крайней мере, становилась чистой – не волосы, хотя и волосы тоже, а что-то внутри черепа, то, что заведовало мыслями. Лист становился чистым, и когда он, наскоро съев бутерброд с колбасой и запив чашкой кофе, садился к компьютеру, на этом чистом после купания листике в мозгу появлялись буквы, которые складывались в слова. Нужно было только правильно переписать эти слова – чтобы они появились на белом листе экрана.
Терехов часто разговаривал с коллегами и, бывало, исподволь пытался узнать – как именно происходит у них процесс так называемого литературного творчества. Неужели они тоже не думают ни о чем, когда пишут свои опусы? Неужели и они попросту переписывают тексты, сами собой возникающие в мозгу? Наверняка нет! У Окоемова, к примеру, такие сложные предложения, что, дочитав до конца, забываешь, чем все начиналось. А у Кисина философская проза, каждое предложение – особая мысль, да еще подтекстов масса, и наверняка каждое слово Мише приходится сто раз обдумывать, прежде чем записать. Нет, каждый работает по-своему, никто не хочет раскрывать эти интимные подробности – с куда большим удовольствием приятели по цеху изображали в лицах, как выпивали в хорошей компании или водили к себе изумительных женщин.
Ну и ладно. Может, он один такой –