А мы, простые люди, не только можем, но и обязаны жениться на любимой и любящей женщине…
Леопольд: Я всегда заботился о Вашем благе, жертвуя, чем только мог. Как отец, я исполнил свой долг, ясно и внятно растолковав Вам печальные последствия Ваших легкомысленных, необдуманных поступков, но Вы предпочли оставить советы мои без внимания, не желая уступить в моих желаниях и просьбах. Вам известны мои трудные обстоятельства, мои унижения в Зальцбурге, но Вы, поведением своим, принесли меня в жертву, как в моральном, так и в физическом отношении, и мне остаётся отступиться от Вас и предоставить полную свободу действий, какую Вы желали иметь. Ответственность за последствия этих ребяческих поступков я не хочу делить с Вами. Если Вы считаете, что поступили правильно и разумно, то пускай Господь поможет Вам. Я же, отныне, оставляю Вас в совершенном покое. Позвольте откланяться и заметить, что Вы сами того желали.
Леопольд берёт шляпу, трость и уходит. Моцарт сидит молча. После ухода отца, он наклоняется вперёд, опускает голову на руки. Немного погодя входит Констанца.
Констанца: (стоит позади Моцарта, очень тихо) Вольфи…Вольфи… Он ушёл.
6
1785 год. После концерта Моцарта. В комнате Леопольд Моцарт и Иозеф Гайдн.
Гайдн: Благодарю судьбу за то, что имею возможность свести знакомство с Вами и Вольфгангом.
Леопольд: Вы чрезвычайно любезны, господин Гайдн, и чересчур щедры на похвалы.
Гайдн: Менее всего я хотел льстить, но говорю, как честный человек: сын Ваш – величайший композитор из всех, каких я знаю лично и по имени. Он много рассказывал о том, как Вы воспитали из него композитора и музыканта, и я не могу не восхищаться Вашим талантом музыкального наставника.
Леопольд: Весьма благодарен, господин Гайдн за подобные слова, но в последнее время я перестаю понимать Вольфганга. Он не желает усвоить науку жизни.
Гайдн: Отчего Вы так думаете?
Леопольд: Человек, обладающий добрым сердцем, привыкает держать себя свободно и откровенно, а это неправильно. Именно доброе сердце повинно в том, что стоит оказаться возле Вольфганга человеку, который восхваляет его, как он одаряет этого человека полным доверием и любовью, а ведь в детстве он плакал, если его слишком хвалили. И потом, эта жизнь модного музыканта, одновременно с напряжённым, ежедневным трудом способна сломить и более сильный организм. Я постоянно твержу об этом, но он не желает меня слушать.
Гайдн: Так повелось: дети, взрослея, считают себя семи пядей и пускают мимо ушей родительские советы. Это болезнь нашего распущенного века…
Леопольд: После того, как Вольфганг оставил службу в Зальцбурге и лишился верного куска хлеба, меня не оставляют дурные предчувствия. Вы не хуже меня знаете, сколько имён угасло, и было забыто от того, что музыка их перестала забавлять публику. Я беспокоюсь, как бы Вольфганга не постигла подобная участь. Ведь он ни в чём не смыслит, кроме как в музыке, и ничему, кроме музыки, не обучен и не способен.
Гайдн: Ваш сын – смелый человек! Мы, придворные музыканты, для