о дальнейшей судьбе.
Уехать по распределению из Ленинграда она уже не могла, настолько приросла к этому гибельно-роскошному городу. Остаться же, не имея прописки, можно было в двух случаях: выйти замуж или поступить в аспирантуру.
Выходить замуж ей не хотелось, да, честно говоря, и не за кого. Все силы она бросила на учебу. Ей удалось на отлично защитить диплом и остаться в аспирантуре.
Домой за все эти годы она не ездила ни разу, отделываясь несколькими открытками в год: жива, здорова, учусь хорошо, все в порядке, Галина. В ответных письмах мать также была немногословна, хорошо понимая, что дочери неинтересна их нищая, жалкая жизнь и бесконечная, беспричинная ругань.
Галина сообщила матери о поступлении в аспирантуру, но приехать навестить родных отказалась.
В сентябре появился в Ленинграде Женя. Он приехал на новеньких жигулях по делам. А может, и не по делам, а просто, чтобы повидаться с Галиной, кто знает: вдруг на этот раз ему больше повезет? Он нашел ее в университете и пригласил пообедать в ресторане Дома актеров на Невском.
Он шел рядом, невольно любуясь Галиной. Она не то чтобы сильно изменилась или особенно похорошела, в ней появилась женская уверенная стать. Она была все так же худа и стройна, белокурые волосы так же свободно лежали на плечах или собирались на затылке в пучок, ее чистое от косметики лицо (почему-то она так и не захотела его рисовать, как не стала, впрочем, и курить) казалось особенно благородным и милым.
Они сидели за столиком, ели бифштекс, запивая красным вином. Женя рассказывал ей (довольно интересно) о своих поездках на Север и Дальний Восток, где они снимали фильм о военных моряках, потом перешел на московские театрально-киношные сплетни; ей было скучно.
Потом он спросил о ее дипломной работе.
– Протопоп Аввакум, – коротко ответила она.
– Это что-то, помнится, из древности? – не понял он.
– Не совсем. Семнадцатый век.
– Что это ты ударилась в такую дремучесть? Тебе бы больше Ахматова – Цветаева и прочие серебряные леди…
– Извини.
– Да нет, я просто… Прости, но ты чертовски похорошела, – не удержался Женя и положил свою руку на ее маленький кулачок.
– Ты преувеличиваешь, – спокойно сказала она, высвобождая руку.
«Кажется, зря приехал», – подумал Женя и между прочим сказал:
– Да, кстати, Сергея мы проводили.
– Когда? – удивляясь своему спокойствию, спросила Галина.
– Да вот, пару месяцев как. В июле.
Помолчав, она делано равнодушно спросила:
– И что же у него за американская жена?
– Да дура! – простосердечно ответил Женя.
Галина рассмеялась.
– Что же это у него всё дуры да дуры?
– Должно быть, потому, что сам дурак. – Это было сказано с подтекстом, в том смысле, что только дурак мог бросить такую замечательную девушку, как Галина, которая только глазом моргни – и он тут же готов, руку и сердце в придачу к московской однокомнатной квартире и новеньким жигулям.
Галина думала