или поймать пулю, чем всю жизнь ползать на брюхе.
Частника с машиной нашли возле рынка, превращенного в восточный базар. Насилу от назойливых торгашей отбились. Плюхнувшись на заднее сиденье такси, Данила назвал адрес Момента.
* * *
Объясняясь с вахтером, таким же помпезным, как новостройка, где обосновался папаша, Данила скрипел зубами и тихо себя ненавидел. Ненавидел пальмы и фикусы в подъезде, и картины, и проходящую мимо девушку – ухоженную, с гладким-прегладким личиком, с глазками жадными и цепкими. На зарвавшегося вахтера Данила старался не смотреть, разглядывал себя в огромном зеркале с золоченой рамой – боевой дворовый кот на выставке породистых: камуфляжные штаны заправлены в заляпанные грязью берцы, на майке – оскалившаяся химера, шрам на скуле, сломанный нос с заметной горбинкой, стылый взгляд. Сам бы такого не впустил, слишком волчье лицо, хищные глаза. От человека с такой внешностью ожидаешь, что он и поведет себя соответственно: почуял добычу, раздул ноздри, взял след, догнал, свалил на землю, впился зубами в глотку…
Поглядывая с пренебрежением, вахтер таки дал добро.
Папаша жил на седьмом этаже. Покидая сверкающий сталью и подсветками лифт, Данила попрал берцами стерильно чистый ковролин, зеленый, под цвет майской травы, и со всей накопившейся злостью затарабанил в дверь. Звонком он не пользовался принципиально.
– Подожди, – прозвучал недовольный папашин голос.
Данила скрестил руки на груди. Щелкнула соседняя дверь, вышла пара: холеный мужчина в пиджаке и блондинка в облегающем черном платье. При виде Данилы дама свела брови у переносицы и взяла кавалера под руку. Они побыстрее ретировались.
Наконец, любимый папочка открыл дверь, огладил черную седеющую эспаньолку и поджал тонкие губы. Кутаясь в рыжий махровый халат, буркнул приветствие и прошлепал в кухню. Данила, не разуваясь, направился за ним. В кухне пила кофе девица лет семнадцати, оценивающе оглядела Данилу и поправила соскользнувшую на плечо бретельку – грудь призывно колыхнулась под белым шелком, закинула ногу на ногу и улыбнулась, демонстрируя безупречность длинных ног. Старый хрыч по-прежнему бодр и не отказывает себе в удовольствиях.
Папаша зыркнул на нее:
– Танюша, тебе пора.
Она пожала плечиками, неспешно поднялась и, виляя бедрами, направилась в спальню.
– У тебя десять минут на сборы, – поторопил папаша.
– У меня дело. – Данила положил контейнер на стол черного стекла. – Возьмешь?
– Вечно ты не вовремя. Я же просил вечером… Дай поесть.
Тарас Петрович Астрахан уселся, демонстративно не замечая сына, принялся поедать тушеную рыбу с овощами наверняка без соли и приправ. Отхлебнул красного вина из бокала на тонкой ножке, крякнул. Данила оседлал стул, облокотился на спинку, оглядел сверкающую чистотой кухню: коллекцию коньяка, выставленную в баре, бесконечные рюмки, висящие кверху ножками, всевозможные крючки, полки, напоминающие фрагменты космического корабля, поднялся и полез