по-разному.
Как у одних родителей вырастают столь непохожие дети? И как после этого можно рассуждать о кровном родстве. Очевидно, что Марина сохраняет в себе материнскую линию судьбы, а я всегда чувствовал себя продолжением своего отца, и при этом природа так поменяла наши внешние данные.
Я огляделся вокруг, и меня поразила мысль, зачем люди непременно должны так много есть на поминках, разве может им лезть кусок в горло, когда они должны искренне горевать об ушедшем.
Когда возникла эта традиция приготовления такого обилия блюд, почти не употребляемых в жизни. Рисовая каша с изюмом, мне и не вспомнить когда ее в последний раз ел. Мясные блюда, птица и рыба, лепешки с сыром, тоже не помню, чтобы их готовили в нашем доме. Откуда эта дань непонятным традициям.
Уж точно это не японская кухня.
Отец мясо ел редко, предпочитая рыбу и морепродукты, благо с ними в наших краях проблем никогда не было.
К японской кухне тоже не тяготел. Очевидно, годы в лагере научили его пониманию, что любая кухня хороша, главное, чтобы она была. Готовил он замечательно, любил это делать в повседневной жизни, и порой мне казалось, что это и есть его настоящее призвание.
Хотя ел он всегда с удовольствием, но переедание ему было не свойственно. Более того, он всегда говорил, что аскетизм в еде и питии должен соблюдать всякий мужчина, причем сколько бы лет ему ни было и сколь мудрым бы он ни стал, уж коли ему довелось родиться мужчиной, он должен быть готов ко всему.
А значит, быть сильным, подтянутым, а переедание для него плохой помощник.
Мужчина должен быть готов к любым испытаниям, случись они в мирной жизни или в бою.
На городской улице ночью или на медвежьей тропе днем, даже на безобидной рыбалке можно утонуть, если только не сохранить силу, данную мужчине самой природой.
«Покидая свой дом, веди себя так, как будто встретил врага», – отец часто повторял эту старую японскую мудрость.
Мне никогда не было стыдно за него, за его внешний вид. В свои 70 лет в сравнении со своими сверстниками он выглядел подтянутым, крепким и подвижным. Легко мог пройти 20–30 км на охоте, зимой ходил на лыжах, мог спать в лесу, в палатке или зимовье, носил тяжелые рюкзаки и снасти. И это при том, что ему пришлось вынести в молодые годы.
В лагере они с Николаем Николаевичем работали на лесоповале и порой питались лишь тем, что могли собрать в лесу: ягоды, грибы, да съедобные травы, редкая удача, если наловят рыбы. Отец сам об этом никогда не рассказывал. Николай Николаевич, бывало, пару раз проговаривался.
Они с отцом были разными. Николай Николаевич часто позволял себе много говорить, шутить, острословить. Хотя, надо сказать, все это он делал с какой-то грустью в глазах.
Становилось понятно, что это он делал для окружающих, желая их позабавить, сам же в эти моменты грустил, думая: «улыбайтесь, смейтесь, радуйтесь, у меня это уже не получается».
Периодами Николай Николаевич впадал в глубокую депрессию, переходившую в тяжелый