вообще не существует. Но я отчетливо ее вижу, – сказал Титженс, а потом с неожиданной яростью добавил: – Проклятие! Зачем так усердно оправдывать блуд? Англию просто с ума свели эти странные попытки. Есть же эти ваши Джордж Стюарт Милль и Джордж Элиот – самое то для высшего класса. А всех остальных оставьте в покое. Или хотя бы меня. Я с отвращением думаю об этом толстом потном мужчине, который никогда не моется, в заляпанном жиром халате и в нижнем белье, в котором он спал, представляю, как он стоит рядом с натурщицей с завитыми волосами, которая получит за все про все пять шиллингов, или со знаменитой Миссис Такой-То, и они, воркуя о страсти, смотрят в зеркало, где отражаются их зловонные фигуры, статуэтки, абажуры и тарелки, на которых лежат горы остывшего, жирного мяса.
Макмастер побледнел. Его бородка встала дыбом.
– Ты не имеешь… Ты не имеешь права говорить в таком тоне! – воскликнул он, заикаясь.
– Имею! – воскликнул Титженс. – Но не… не с тобой! Согласен. Но и тебе не стоит заводить со мной таких разговоров. Они оскорбляют мой ум.
– Само собой, – сухо сказал Макмастер. – Я выбрал неудачный момент.
– Не вполне понимаю, о чем ты, – проговорил Титженс. – О таком вообще лучше не говорить. Сойдемся на том, что строить карьеру – дело грязное и в моем, и в твоем случае. Но, как известно, хорошие прорицатели всегда ухмыляются под своими масками. И не поучают друг друга.
– Что-то ты увлекся эзотерикой, – тихо заметил Макмастер.
– Обращаю твое внимание, – продолжил Титженс, – на то, что я прекрасно понимаю, что тебе важно расположение миссис Кресси и миссис де Лимо! Ведь к ним прислушивается сам старина дон Инглби.
– Проклятие! – воскликнул Макмастер.
– И я с этим не спорю, – продолжал Титженс. – Я с этим соглашаюсь. Это ведь игра, и давняя. Она вошла в традицию, так что все справедливо. Она существует еще со времен Мольера – вспомни его комедию «Смешные жеманницы».
– Умеешь же ты подбирать точные слова, – заметил Макмастер.
– На самом деле нет, – сказал Титженс. – И именно поэтому мои слова и остаются в памяти таких, как ты, писателей, которые вечно охотятся за меткими выражениями. Но вот главное, что я хочу сказать: я всецело за моногамию.
– Ты! – воскликнул Макмастер и ахнул.
На что Титженс ответил небрежным «Я!» и продолжил:
– Я за моногамию и целомудрие. И за то, чтобы не говорить об этом. Само собой, если мужчина чувствует себя мужчиной и его тянет к женщине, он волен провести с ней ночь. И опять же, не стоит о том говорить. Ему от этого станет лучше, но еще лучше будет, если он все же воздержится. Это все равно что воздержаться от лишнего бокала виски.
– И это ты называешь моногамией и целомудрием! – прервал его Макмастер.
– Да, – сказал Титженс. – И не исключено, что я прав, во всяком случае, здесь все предельно ясно. А вот все эти ваши лапанья женщин под юбками и многословные оправдания любовью – это просто омерзительно. Ты уважаешь слезливую полигамию. В этом нет ничего страшного, если твои сторонники все же начнут жить иначе.
– Тебя не поймешь, –