чистом поле да вертя головами. Увидал царь Антип колебания их да хитрые огоньки в глазах Данилы и решил: «Э-э, нет, сынки, так дело не пойдеть!» – а подумав так, тут же внес нужные поправки.
– Завязать им глаза, шоб не лупали ими да не метились больно! – отдал он приказ, когда Данила уж было изготовился пустить свою стрелу в сторону леса.
– Это еще зачем? – возмутился Данила, опуская лук.
– Надоть так, – пресек лишние разговоры царь-батюшка, топнув сапогом. – Вяжи глаза!
Делать нечего. Завязали сыновья глаза тряпицами, а царь Антип опять тут как тут, никак ему неймется. Все повязочки самолично общупал, подтянул, отвесил нравоучительных подзатыльников Даниле с Козьмой за щелки хитрые и отдал новый приказ:
– А ну-ка, покрутитесь-повертитесь, шоб уж наверняка, – повертел он пальцем, будто мешал чего.
– Помилуй, отец родной, одумайся! – вцепился в него боярин Семен. – Они ж нас с тобой того, в ежиков сейчас превратят.
– В каких еще ежиков? – выдернул царь Антип рукав из жирных боярских пальцем. – Ну вот, измусолил, – посетовал он. – Сколько раз уж говорено было: вытирай руки об скатерть! Нет, хари бескультурные, все об себя да об меня норовят.
– Прости, царь-батюшка, – боярин Семен только собрался обтереть руки о кафтан, но остановился, поглядев на ладони, – но ежики из нас будут что ни на есть натуральные. Или энти, дикобразы! Они ж ни черта не видят.
– Ан верно мыслишь, Потапыч! – с ходу смекнул царь-батюшка, да как гаркнет: – Ложи-ись!
И только успели бояре с царем хлопнуться наземь кто где стоял, как Данила, раскрутившись, пустил стрелу. Стрела-то точнехонько над головами двух бояр прошла, шапки с их голов посшибала. Те только и перекрестились, глаза зажмурив. Данила-то еще ладно, а ну как похмельного Козьму поведет? Тут ведь чего хошь случиться может, как к землице ни припадай.
Между тем Данила содрал с лица повязку и увидел стрелу на излете, блеснувшую наконечником – в сторону теремов богатых унеслась. Только и рукой махнул да стон тяжкий издал: не судьба, видно, холостым ходить.
Взял на изготовку лук старший сын Козьма. Стоит, из сторону в сторону качается, будто осина, ветром колышимая. Силится, тужится, лук пытается натянуть. Стрела то на одного боярина укажет, то на другого, а то и вовсе на царя-батюшку. Перепужались бояре, дышать боятся, головы руками прикрыли, будто поможет это. А Козьма знай себе тетиву тянет-потянет да над боярами с царем измывается. Не специально, конечно, а просто луком никогда не орудовал, да и силушку пропил-порастратил. Но вдруг натянулась тетива, да так неожиданно, что крутнулся на месте Козьма, шлепнулся на спину и как пульнет из положения лежа. Стрела ввысь и ушла, да на купеческие дома оттуда нацелилась. Летит, гудит, будто сердится. Очухался Козьма, стянул скоренько повязку с глаз и сквасился окончательно – вот ведь не повезет так не повезет. Поднялся с земли, рукой махнул, лук бросил и ка-ак пнет его, словно виноват он в чем.
Настала очередь Ивана Царевича, младшего