Воронцова-Дашкова. Приказ по армии и флоту. Порт-Артур перешел в руки врага… Мир праху и вечная память… Доблестные войска мои и моряки… со всей Россией верю… Шампанское «Дуайэн Реймс» – везде! Опытный садовник-пчеловод[1] одинокий с многолетней практикой ищет место. Все работы выполняет добросовестно по умеренной цене. Крем «Казими»! Метаморфоза против веснушек! «Собрание русских фабрично-заводских рабочих обсуждает текст петиции к Царю». Во время Водосвятия пушка вместо холостого произвела выстрел картечью по царскому помосту! Делегация петербургских литераторов у графа Витте. «Остановите кровопролитие!»
9 января не вышла ни одна газета…[2]
Марсово поле было черным, а вокруг Мити мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, оскаленные рты, кулаки, глаза… Драгунский подпрапорщик Митенька Петунин человек восемь уже свалил замертво да десятка два покалечил своей саблей.
Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.
– Витязи! Богатыри былинные! – захлебнулся в коротком рыдании Митя. – Давите гадючье семя, социализму лягушиную, врагов престола!
С подножки коночного вагона за сабельной расправой мрачно наблюдали двое мужчин: Красин и Кириллов. Вдруг Красин схватил друга за руку.
– Алексей Михайлович, там в самом пекле Горький! Посмотрите, к нему пробивается озверевший мальчишка-драгун!
Оба они тут же ринулись в толпу, крича:
– Господа, там Горький! Товарищи, спасите Максима Горького!
Митенька вздыбил в очередной раз своего боевого коня, когда с фонаря некто ясноглазый с хищной улыбкой запустил в него булыжник.
Толпа несла Красина и Кириллова вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли зашитые досками скульптуры Летнего сада. Рыдания, крики:
– Господи! Что они с нами делают!
– Драгуны, русские вы али нет? Псы!
– Так бы с японцами воевали!
– Как скот режут!
С Дворцовой площади долетел мощный ружейный залп.
Конь занес подпрапорщика в какой-то пустынный двор, где Митенька и очнулся. Испуганно оглядел воин многочисленные замерзшие окна, которые еще усиливали ощущение одиночества. Вдруг наждаком по коже заскрипела дверь, и во двор вышел румяный юноша высокого роста и богатырского сложения. Одет он был в странную короткую шубу, уж не лунного ли меха, из-под нее виднелись полоски флотского тельника. Поблескивая ясными глазами, юноша направился прямо к Мите.
– Попался, мясник! Слезай!
Митя трясущейся рукой полез за револьвером, но юноша-ясноглаз мгновенно налетел, ребром ладони ударил в горло, тычком другой ладони под ложечку и за воротник поволок обмякшее тело в глубь двора.
В тусклом свете газовых фонарей по всему Невскому дворники пешнями откалывали окровавленный лед. Красин и Кириллов неслись на «лихаче» вдоль проспекта. Там и сям маячили казачьи патрули. Кириллов вдруг, словно не выдержав, скрипнул зубами,