автор потратил на защиту своего права использовать правительственные документы. Именно они и должны были стать остовом.
Черчилль признавал, что все эти документы: меморандумы, директивы, личные телеграммы и памятные записки, будучи составлены «под влиянием событий и на основе сведений, имевшихся лишь в тот момент», являются «во многих отношениях несовершенными», и при «ретроспективном взгляде многое из того, что решалось час за часом под влиянием событий, теперь может казаться ошибочным и неоправданным»135. Но с другой стороны, в этом несовершенстве подлинных документов и заключалось их главное преимущество. В отличие от выхолощенных описаний и тщательно подобранных фактов, в аутентичных документах плещется жизнь со всей ее непредсказуемостью и неожиданностью. «Насколько мало мы способны предвидеть последствия как мудрых, так и глупых поступков, добродетельного или злого умысла», – сокрушался Черчилль, но в то же время признавал, что без этой «безмерности и постоянной неопределенности человеческая жизнь была бы лишена своего драматизма»136. По его мнению, оригинальные документы представляют «более достоверную летопись и создают более полное впечатление о происходившем и о том, каким оно представлялось нам в то время», чем любой отчет, который мог быть написан, когда «ход событий уже всем известен». «Было бы легче выступить с мыслями, появившимися позже, когда ответы на все загадки уже стали известны, но я должен предоставить это историкам, которые в соответствующее время смогут высказать свои обдуманные суждения», – скромно заявлял наш герой.
Не вступал ли подобный подход в противоречие с неприятием дневниковых записей? Черчилль считал, что нет. Во-первых, на стороне документов было неоспоримое преимущество. Они не просто служили частными размышлениями публичного лица, делящегося в одиночестве своими мыслями, переживаниями и планами. Они инициировали действие, изменяя настоящее и формируя будущее. По этой причине Черчилль считал использование неизвестных широкой публике подлинных материалов одним (наряду со своим литературным слогом) из важнейших факторов привлекательности нового произведения для читателей. «Я сомневаюсь, чтобы где-либо и когда-либо существовала другая подобная летопись повседневного руководства войной и государственными делами», – констатировал он. Да и «объяснение обстановки словами, написанными в то время», рассматривалось им, как «большая ценность для военного историка»137.
Во-вторых, каждому документу необходим рассказчик, выступающий в роли медиатора между читателем и событием. Именно он определяет, в какое русло направить повествование и каким образом интерпретировать собранный материал. Наставляя своих помощников, Черчилль говорил: «если хотите повлиять на людей и народы», факты недостаточно обнаружить и отобрать, их также необходимо правильно «преподнести»138. Сам он не питал иллюзий насчет объективности изложения. Любая история, изложенная человеком, субъективна. Когда