лицо и последним я видел его же, когда ложился спать. Спал он в моей спальне, но не в моей постели, мне не хотелось его пугать и требовать больше, чем мне от него нужно было. Я привык видеть его лицо. Потом он пытался выставлять из себя хорошего собеседника, получалось это у него так себе, но оно мне было и не надо. Он из кожи вон лез, стараясь быть полезным, и зачастую не понимал, почему все его обязанности сводятся к тому, чтоб просто таскаться за мной по пятам.
– Ты не нравишься моему отцу.
– Что? – он спрашивает это так испуганно, будто для него важно мнение моего папаши, – но почему?
– Он считает, что ты слишком молод, наивен и неопытен. Говорит, что я тебя завел развлечения ради. Невероятно. Просто невероятно, каким образом он пытается скрыть свое безразличие ко мне, – я чиркаю зажигалкой и прикуриваю сигарету с тонким ароматом черного шоколада, – у нас с ним довольно странные отношения, если их вообще можно таковыми назвать. В любом случае, не обращай внимания.
Я медленно выдыхаю кольца шоколадного дыма, они рассеиваются и ложатся, словно легкий синий туман на моей террасе. Я смотрю на него, а он вновь отводит свой нежный взгляд мягких зеленых глаз. Почему-то он боялся прямого контакта со мной даже спустя две недели неотрывного со мной нахождения. Если к Томасу я привык и мог вести себя как угодно свободно, и порой жестоко, то с этим мне было как-то не по себе, как-будто мы были не настолько знакомы, чтобы дать волю своему истинному Я. Томас натерпелся от меня всякого дерьма. Бывало, что я с ним дрался или прилюдно унижал, когда он пытался что-то мне запретить из заботы, я не чувствовал себя хоть сколько-нибудь виноватым. С ним было так свободно, что можно было быть любым, быть собой – надменным, жестоким и просто неприятным ублюдком, его безусловное принятие не покидало меня ни на секунду. Я был уверен в том, что чтобы я ни делал, он будет со мной. Это была абсолютная преданность. С этим парнишкой все было непонятно. Я его не знал, а так же не знал, где находятся пределы его границ.
– Завтра мы летим в Швейцарию. Мне нужно развеяться.
– А, правда? Но у меня нет документов.
– За это не волнуйся. Со мной тебе открыт весь мир, и он такой же твой, как и мой, – я выдыхаю шлейф шоколадного дыма ему в лицо, а он, не моргая, продолжает изумленно на меня смотреть.
– Я никогда нигде не был, это… так невероятно.
– Теперь у тебя не будет границ. Главное, не теряй голову.
Всю следующую неделю мы провели в Швейцарии, страна поистине с самыми зелеными лугами в мире и самым нежным сыром во всей вселенной. Он так жадно оглядывал все вокруг, будто скоро это заберут. Я сказал, что мы сюда еще вернемся, и не раз. Куда бы я ни ездил, но всегда возвращаюсь именно сюда. Здесь я мог то, чего не мог нигде – полностью остаться с собой наедине. Смерть Томаса еще не до конца осела в моем сознании, поэтому я не знал, что мне делать и как вообще теперь адаптироваться к тому, что его больше нет, и не будет. Из-за этого я ощущал какое-то смятение, абсолютно мне несвойственное, глубокую пустоту, которую не мог ничем заполнить и постоянно нарастающую