уточняет Максим.
Вспоминаю, дом мы зовем Буйным. Не люди в нем нервные, а живут брат с сестрой по фамилии Буйные.
– Да, за ним.
Задумываются.
– Ну, там наш дом, – говорит Максим, – и мусорка. Точнее, сначала мусорка, а потом наш дом.
– А между Буйным домом и мусоркой что?
– Гаражи! – на этот раз говорят одновременно.
– Гаражи?! И никакой стройки?
– Какая стройка? Общагу сто лет назад построили.
– В смысле, Гастелло 4 “А”?
– А ты адрес помнишь? – в глазах Геры смешинка. – Я уж думал, память потерял.
Подхватываю сумки.
– Пошли быстрее, а то на кино опоздаем!
Проклятие четвертого подъезда
Ржавые, местами неуклюже подкрашенные гаражи, сделанные по большей части из железнодорожных контейнеров, стоят на месте. О скандальном сносе этих чудовищ, о котловане под фундамент будущего десятиэтажного дома, о долгострое с обманутыми дольщиками, а уж тем более о возобновлении строительства через десятки лет новым подрядчиком никто не подозревает. Гордо торжествует смелый советский гаражный самозастрой. И лишь похмельное сонное первоянварское утро защищает незыблемую, как сам СССР, территорию железных монстров от звонких, пронзительно честных тостов и аппетитного дыма праздничных шашлыков.
Мусорка. Родная. Неухоженная. С переполненными баками. Без всяких там бетонных помостов и металлических ограждений. Настоящая! Давно так не радовали отходы и всякая грязь. Хорошо, земля присыпана чистым снегом. Вспоминаю маршрут от дедушки до родного дома. Ведь ни сантиметра асфальта на пути, исключая, конечно, тротуар у Буйного дома. Был бы привычный на Новый год батайский дождь, с ног до головы перемазались бы стопроцентно.
Ох! Гайдара, пять! Двор, милый двор! Видел его вчера, но картинки из сна (сна ли) закрыли память перспективами следующего века. Идеально ровная широкая проезжая полоса перед подъездами, ровные бордюры, большие кобры-лампы, новенькие ступеньки и кованые перила, домофоны на металлических дверях…
Ничего этого нет. Вот где точно определяешь разницу между сном и реальностью. Убого смотрится именно реальность. Спасает снег. Красив, зараза, пушист и нежен. Все огрехи бытия на его фоне пусты и простительны.
Погружаюсь в приятную пучину благодушия, а из дверей родного, крайнего четвертого подъезда выскакивает парень в черной ушанке, теплом черном пальто и меховых черных сапогах. В руках санки без спинки. Уши шапки развеваются как флажки на морском крейсере.
Дима?! Ерылкин?!
– Здорова, пацаны! Гулять будете?
– Кино будем смотреть, – отвечает Герман. – Примухинские музыканты.
– Немухинские, – поправляю на автомате, – хочешь, пошли к нам, посмотрим вместе.
В глазах Макса испуг и восторг храбростью старшего брата, приглашающего домой кого угодно, без всякой консультации с родителями.
Димка растерян. Душа мечется между перспективами скатиться с горки за домом и посидеть с дружбанами перед телевизором, наслаждаясь интересным фильмом.
– Ну чо, – уточняет Гера, – идешь? А то