отправить дитё в германское герцогство, на воспитание родни его мамаши. Однако приближенные уговорили не делать этого, во избежание публичного скандала. Павел поддался, однако же в минуты гнева он обзывал третьего принца не иначе, как «гоф-фурьерским ублюдком» – уж больно походил несчастный Николя на гоф-фурьера Данилу Бабкина, молодого красавца, служившего в покоях Павловского дворца.
Константин Павлович не любил Николая. Впрочем, и брата Александра недолюбливал. Что с того возьмёшь – хлыщ, трус, заговорщик. Не почитающий память убиенного отца. Константин предпочитал держаться от него на расстоянии. Да и от Николая тоже. Только судьба всё одно подвела.
А ведь и обошлось бы, утряслось, да потихонечку и рассосалось – как не единожды на его памяти бывало… Продолжилась бы жизнь – налаженная, почти себе спокойная, как раньше… Когда бы только коронация прошла обычным образом, при соблюдении традиций, по старым, столетиями выверенным правилам…
Да, в польском обществе и до того все последние месяцы замечались брожения. Да, мутили народ смутьяны из офицерства, кое-кто из обиженных ксендзов – «мучеников за свободу и веру». Но в людях всё ещё преобладало благоразумие. Вся Польша с достоинством готовилась к коронации нового «круля», ожидаемого из Петербурга, столицы империи. Николай Павлович прибывал в Варшаву со всей семьёй, в сопровождении огромной свиты.
Варшава, празднично украшенная флагами, коврами, гирляндами, вензелями царя и царицы, встречала высоких гостей. В торжественно убранном кафедральном костеле святого Яна ожидала государя древняя корона польских королей и с ней священные старинные регалии. Примас готовился возложить корону на голову новому помазаннику.
Однако церемониал оказался слегка изменённым… Император Николай Павлович прибыл в Варшаву с короной Российской империи и во время коронации собственноручно возложил оную себе на голову.
Ропот возмущения, едва уловимый в стенах священного костёла, постепенно распространялся по площадям и улицам, по дешевым кабакам и роскошным гостиным. Побрезговал! Не снизошёл до древней короны польских крулей! Природная, национальная болезненная гордость подверглась неслыханному унижению. Казалось, что среди поляков это осознавали и переживали все.
Сам молодой самодержец после коронации не долго погостил в Варшаве, но пробыв несколько дней, необходимые по этикету, благополучно отбыл. Заваренная же его стараниями каша набухала, булькала, и постепенно поднималась, грозила вырваться кипящей массой из котла…
В выражениях лиц, в глазах, в самом варшавском воздухе чувствовалось – вот-вот, ещё немного, и что-то страшное и неизбежное начнётся. И… И что тогда?
Ещё вчера отправлена в Санкт-Петербург срочная депеша для Михаила Павловича. Вот кто родная кровь, вот на кого надежда.
Константин встал с кровати, который раз приблизился к окну. Снова с тревогой посмотрел, прислушался. Темно, да ветер. Не горят