как в калейдоскопе, и с каждым днём отодвигалось награждение. Спокойствие и смирение – хороши для некоторых категорий профессий. И для агента внутренней безопасности не меньше. На самом деле эти черты характера укрощали в человеке тихое, уютное, первоначальное чувство подавленности и превозносили волю и защищенность, и создавали возможность уверенно смотреть в будущее. Очень часто хорошее настроение дополняли некоторые конкретные детали: например, нынешние комплименты координатора, профессора курсов подготовки и одновременно куратора группы слушателей Туранда Мерка, ставящего всем пятерки, несмотря на все прегрешения в учёбе, но, тем не менее, двигавшего вперёд повышение квалификации. Будущее для Пуальфины не оставалось сомнительным и сегодня, и определялось запахом готовящегося на плите хорошего обеда; любимой увертюрой к опере “Пианикавола”, которую исполнял Императорский оркестр по телевиденью, а главное – тем чудом, что, наконец-то, дождливая зима с затяжной весной уже позади и что стоит лето.
Сесть за стол и приступить к обеду ей помешали. Внезапно зазвонил телефон. Второй – специальный – против прослушки. Она подняла трубку.
– Сержант Руга? – это был голос Туранда Мерка, профессора курсов, однако вне службы он обычно называл её Пуальфиной.
– Да, слушаю.
Голос на другом конце связи звучал сегодня холодно и странно.
– Через пятнадцать минут вы должны явиться в кабинет № 364. Ясно?
– Сейчас пообедаю и…
– Бросайте всё, к черту…
– Но для чего?
– Это приказ! Слушайтесь, агент “Миранда”! – Её протестующий голос был обрублен на корню.
Пуальфина даже не обратила внимание, что ее назвали под условленным специменем, словно по кличке лошади.
– Алло, алло! – Она уставилась на умолкшую трубку, но та словно бы в отместку грубо насмехалась над ней. “Даже поесть нормально не дадут!” Пуальфина с остервенением глотнула таблетку, не запивая глотком воды, – профессиональная болезнь язва желудка от ночных смен и неразборчивости в питании в последнее время замучила её. Сжав кисть так, что заныли мышцы руки, девушка медленно положила трубку. Застыв, она глядела на чёрный аппарат. Может, перезвонить? Нет, этого делать нельзя. Профессор знал – да и она тоже, – что каждый телефонный разговор в этом здании прослушивается или записывается, потому он и не произнес ни одного лишнего слова. Это было государственное дело. Когда передаются сообщения такого рода, это делают как можно быстрее, четче и короче, а потом – Пуальфина от этой мысли обижалась – кое-кто часто умывают руки. Тебе передали, ты передал, он передал, концов не найдешь нигде, и у каждого руки чисты.
Уставившись на телефон, девушка покусывала кулаки. Чего они от неё хотят? Что она натворила, или что сделала не так? В отчаянии она стала вспоминать последние дни, месяцы. Чаще всего она переигрывала свою роль – на службе её, именно, ценили за это умение, воспринимаемое, как рвение.