протягивая руки,
и по стене расползался театр драмы,
подсвеченные предметы меняли привычные очертания.
бились наполненные шумом улиц стаканы,
и была в этом вечере некая дикая, тайная
отрешенность, отличная ото всех, что канули,
обособленная ото всех, которые надвигаются.
то ли наши с тобой голоса были странными,-
прокуренный шёпот, сбивающий спесь с лица,
то ли пластинка, поставленная повторяться,
давила на нервы, вымигивала косящим правым
снова, снова все те же ноты, ждала реакций,
и раздражение ей удалось на славу.
по скрипящим от тяжести уголкам паркета
мы вываливались, с глазами по три копейки,
выходили в ночь, отлавливали тлеющее лето,
смирно ждавшее в позе лотоса на скамейке.
мы переучивались от старого к новому,
вдыхали пыльный, разбухший от тяжести вечер,
и каждую секунду смеялись навстречу слову,
бархатным одеялом ложившемуся на плечи.
и когда разгорелся рассвет над городом,
сонные, мы устало плелись к паркету и патефону,
с летом в сачке, отловленным, но не сломленным,
беспечно вызванивающим осень по телефону.
и когда лучами первыми день забился,
такие смелые мы друг друга любовями окатили.
мысли полезли в голову, мол, только ты сам
решаешь не жить, как тебя учили.
даже пластинка стёрла то, что на ней писали,
и патефон извергался не бесполезно, а нежно.
в каждую ночь мы волшебство вносим сами,
и после таких ночей жизнь уже не становится прежней.
О том, чего не люблю.
я была рождена для дела,
для какого – да кто б сказал.
из цветов не люблю белый,
и в Москве не люблю вокзал.
может, мне назначено стать поэтом,
но никто не предупредил.
я не очень люблю лето,
и бестактных тупых мудил.
я сама, конечно, не знаю,
но я чувствую – что-то лезет,
что-то так навязчиво прорастает,
как нелюбимая мной плесень.
я, вообще, не люблю многое,
да и многих, чего скрывать.
проходите мимо своей дорогою,
на мою не вздумайте наступать.
потому что, может, написано
на роду стать великим оратором,
тогда вам все будет высказано,
и тогда все будет воздато вам!
ни диктаторы, ни катаклизмы
не заставят меня молчать!
я люблю только красный Винстон
и тепло твоего плеча.
Ода молодости, жизни и высоткам
под ступнями домов многоэтажных
полоски света вырезают чёрных птиц,
и отголоски звонкости вчерашней,
на миг задумавшись, стекают со страниц -
в бокал, наполненный вином до середины,
в улыбки уголков любимых глаз,
и август был, пожалуй, слишком длинным,
излишне прочно отпечатался на нас,
сентябрь напирает