этот день прекрасным возрастёт
под ступнями слепых многоэтажек.
Не злюсь. Не плачу. И не вру.
не злюсь. не плачу. и не вру.
тихонько хнычу по утру,
что ломит тело,
что все не так, как я хотела,
что истины, прописанные мелом,
каким-то умником излишне неумело,
лишь припечатают к ковру.
однажды я, наверное, умру.
но ныне собираюсь жить,
ты видишь, как гортензия дрожит
перед окном,
как кот, крадучись, проникает в дом,
как капли – на пол? все твердишь: «потом,
ещё вся жизнь, ещё всего хлебнём»,
ты видишь, протянулась наша нить,
и некого жалеть, и некого винить.
и каждый день в тягучей вате года
окрашивает плоскость небосвода
в лазурный цвет,
ты веришь? ничего такого нет,
что повторится дважды, как парад планет,
как юные смешные мы в рассвете лет.
а значит, нужно жить свободой,
прощаясь с горечью, как будто с непогодой.
Песнь маленького сверчка
каждый день на нашем крыльце умирает сверчок,
тысячи муравьев собираются на последний пир,
каждое утро солнце выбирает восток,
а потом уже – весь оставшийся мир.
каждый день я встаю поприветствовать первый луч,
но смотрю при этом на север или на юг,
все равно по утрам не разглядеть из-за туч
не то что солнца – даже своих рук.
каждое утро псы пытаются выгрызть блох,
чешут, скребут, кусают, гоняются за хвостом.
других городах и странах я узнала,
что мир бывает неплох,
но сейчас я рассказываю не о том.
каждое утро океан набрасывается на песок,
каждый день мы боремся, чтоб не сойти с ума.
каждый день на крыльце умирает один сверчок,
и мне кажется, что этот сверчок – я сама.
Что нужно для счастья?
улицы, отчего-то линиями названные,
вымощенные тротуарами,
сталкиваются заперво слишком разными,
расходятся чаще парами,
соединяя метро с парадными,
сталкивают влюблённых поребриками и лбами,
делаются к ночи такими нарядными,
освещённые фонарями,
оглушённые музыкой улиц,
выплескивают страсть свою стаями неформалов,
разлистываются тысячами страниц,
на которых вечно написано слишком мало,
обрызганные любовями да объятьями,
замазганные словами, стихами, свободами.
расцвеченные разноцветными платьями,
раздушенные духами и туалетными водами,
расходятся, сталкиваясь между большим и малым,
где-то между одиннадцатой и четвёртой,
несутся трамваем, утренним, запоздалым,
бьются растревоженною аортой,
к ЛЭНЭКСПО, к порту, к чайкам, заливу Финскому,
чтоб поделиться с морем глупыми новостями,
о том, что стали излишне близкими
с теми,