Дневник школьника 56—57 года. Юрий Бевзюк

за утерю того постановления, хорошую дали распеканцию [Буркин снова, но и второго секретаря, Дульцева после 2-го заслушивания запомнил, он через 3 года моим главным гонителем стал в бытность работы в Первомайском райкоме в 58-м. И он меня запомнил, как нечто восходящее, и хотя я снова перед такими строгими молодыми дядями (Буркин и высок был, большеголов, ну и корпус соответственно, а Дульцев и тогда ниже меня и не подрос, разумеется, а я ещё порядочно) потерял дар речи – ну чем я мог оправдаться в утере постановления – о ужас! – горкома? – он меня запомнил хорошо, я его смутно, но он напомнил через три года). Мне тогда ограничились постановкой на вид. [Но я почувствовал что-то не то в обращении ко мне старших. На меня, хотя я действовал почти так же инквизиторски, почему-то не обижались в школе, никто, – и даже спустя годы, исключённые из комсомола в первый год моего секретарства восьмиклассником два десятиклассника, парень и девушка, один за пьянку, другая за антисемитизм (квалифицированный мною тогда по неупотребительности тогда сего словца и шаткости ещё в терминологии шовинизмом) – обозвала одну восьмиклассницу (Веру Бубенчик) еврейкой, каковой та и была, причём яркой, кучерявенькая и губастая, – встретив меня лет через 5, докладывали, что снова вступили в комсомол, даже обрадовались встрече. Представить только, является 8-миклассник во флотском кителе и кирзовых сапогах на собрание комсомольской группы в 10-м классе и говорит: «Ваш товарищ, такой-то (такая-то) – совершил поступок, несовместимый с членством в комсомоле, надо его исключить» – и голосуют, комитет утверждает, потом и бюро райкома

      Тот сумрачный конец 54-го года, предзимье, было чрезвычайно важным для всей моей дальнейшей жизни. Моё внезапное возвышение только для меня казалось случайным, на самом деле оно было необходимым, потому что над страной ещё нависала последний год с небольшим чрезвычайщина. Вот рождение моё именно 12 октября, почему не взяли в первый класс в 46-м, было случайностью, как и всякое рождение. Был бы я годом старше к 54-му, то не действовал бы, не задумываясь, методами чрезвычайщины – и не знал бы на опыте её возможности; был бы годом моложе – не захватил бы уже сталинскую эпоху, не ощутил бы её вкус, сладость её для юных честолюбцев, вообще не ощутил бы сути послереволюционного времени всего, когда молодые и даже мальчишки делали большие дела и кроме них, пожалуй, не сделал бы никто