где только мы “не были” и “не состояли””, с кем только мы “не переписывались”! Мы свои родословные писали густо, как “Сагу о Форсайтах”, словно жизнеописания в назидание благодарным потомкам.
Поселили меня в просторной комнате на втором этаже, с письменным столом и мягкой мебелью, с потолка свисала хрустальная люстра, огромная, как в Ковент-Гардене, керосиновая лампа на подоконнике тонко намекала на возможность отключения электросети в случае налетов нашей боевой авиации, вполне логично домыслить и небольшое подземное бомбоубежище – если на земле не останется ни одного человека, доблестные службы не дрогнут и не сдадутся, а продолжат борьбу за спасение демократии. Окна выходили в сад, где произрастали субтропические растения, вывезенные кровососом-пэром, продавшим этот замок американским спецслужбам, а у кирпичной стены виднелись провода и телевизионные дула электронной охраны замкнутого контура.
Утром за завтраком (яичница с беконом, обилие молока и булочек, кофе и два вида джема с тостами) Хилсмен представил меня своему коллеге Сэму Трокмортону[26], высоченному детине с армейской стрижкой (его мрачное немногословие намекало на таинственные функции, как то: удушение бесстрашного Алекса в случае попытки к бегству), а в десять часов я уже сидел в приятной компании в большой комнате с детектором лжи, напоминающей лабораторию для оперирования подопытных мосек.
– Извините, Алекс, но прежде всего нам хотелось бы проверить ваше здоровье, таков у нас порядок, да и вам это будет нелишне.
Тут мужчина в халате взял у меня кровь, сделал рентген и попросил приготовить к следующему утру кал и мочу Затем он внимательно выслушал мне спину и грудь, положил на софу и обстучал железным молоточком суставы, заставил попасть пальцем в нос, проверил кровяное давление и проделал еще массу всевозможных манипуляций.
Затем он важно сел за стол: “Страдаете ли вы плохим сном, головокружениями, расстройствами, мигренью, астмой, внезапными сердцебиениями?” – “Чего нет, того нет, иногда, правда, белеет язык”. – “Как так? Сам по себе?” – “Нет, не сам”. – “Курите?” – “Трубку или сигару”. – “Это плохо!” – “Обычно после виски”. – “Тоже плохо!” – “У меня все завязано в один гордиев узел: виски, сигара и прекрасные леди. Помните, у Гете? “Забористый табак и пенистое пиво, и девушка-краса… чего еще желать?” Хохот коней. “О’кей, завтра мы проверим вашу печень!”
Далее он прилежно зачеркнул корь, свинку и другие болезни, которыми я не болел в детстве, а точнее, не помнил, в памяти остался только коклюш, жуткий кашель, за что наш мальчишеский полуазиатский двор подверг меня остракизму и присвоил кличку “ красножопый” – глубинной связи с болезнью я не понял до сих пор.
Затем на авансцену выдвинулась дама в темных очках (как я понял, психолог-психиатр), меня попросили пересесть в кресло детектора лжи, водрузили на голову венок из проводов, подключили к ногам и рукам электроды и начали править бал.
Вопросы сыпались на меня