пошел вперед, а мы залегли. Немцы выстрелили по танку два снаряда, которые чиркнули рикошетом по башне, а потом видят, что наш танк огнем не отвечает, и повернули влево на пехоту. Мы смотрим, наш танк не горит, а медленно ползет дальше. Там впереди был широкий противотанковый ров, мы надеялись, что наш танк туда навернется, но танк каким-то невероятным образом попал на перемычку рва и продолжил движение вперед. Начали бросать жребий, кому бежать за танком и останавливать его. Залезли обратно в танк, машина целая, сразу между собой договорились, чтобы никто не проболтался. Если бы в батальоне узнали о случившемся, нам бы трибунала и штрафбата не миновать. А в другой ситуации мы, один экипаж, остались против четырех немецких танков, так без каких-либо колебаний пошли в лоб на них и сожгли два немецких танка…
Калиненок Марат Александрович
У меня хоть и было несколько мелких ранений, царапин и легких контузий, но я даже в медсанбат не уходил и ранения почему-то не боялся. Думал: ранят, так ранят. Дрожь в коленках отсутствовала, потому что был совсем молодой пацан. И у нас все в основном были такие. А насчет плена даже не задумывался, потому что не собирался попадать. Думал, что если окажусь в безвыходном положении, то значит «прощай, мать Россия»… Не помню, чтобы меня хоть раз чувство страха сильно захлестнуло, и не помню, чтобы кто-то из наших ребят признался, что боится. Если поймал мандраж, то лучше в бой не ходить.
Хотя нет, все же был один случай, когда мне вдруг стало по-настоящему страшно. По-моему, это случилось во время очень тяжелых боев под Добеле, но может быть, я и путаю. В одном из боев получилось так. Слева от нас находился склон, и я услышал, что как раз за ним начинается бой. Приказал механику продвинуться вперед, выстрелили со склона по немецкой батарее и опять спрятались за бугор. Еще раз выскочили и выстрелили, но, когда опять выехали, нам влепили сразу четыре или пять снарядов… Машина задымила, и мы, конечно, сразу начали выскакивать из танка, но я замешкался, никак не мог отсоединить шлемофон от рации. Но когда все-таки выскочил, то моего экипажа уже и след простыл. Вообще меня всегда поражало, что я выскакивал из танка позже всех.
Уничтоженная колонна противника
Выскочил, спрятался под каток, жду, когда утихнет бой. А рядом с танком лежал убитый лейтенант – командир танкодесантников, и, как в таких случаях положено, я забрал у него документы. Но в том бою мы попали в окружение, из которого смогли выбраться только через несколько дней. Заняли круговую оборону и дня три отбивались от наседавших немцев. В тех боях из-за легкой контузии я перестал слышать, и, кстати, именно тогда мне единственный раз за всю войну пришлось стрелять из стрелкового оружия.
А когда все-таки вырвались из окружения и я вернулся в расположение батальона, а мне навстречу, как сейчас помню, идет Иван Дубовик и, чуть ли не заикаясь, спрашивает: «Ты живой?» – «А что со мной будет?» – «Так на тебя уже похоронку отправили…» Насколько я понял, того убитого