то с «перестройкой», по установкам ее главного идеолога А. Н. Яковлева, уже вся русская история безбожно перекраивалась – словно никогда и не было великой Российской империи. Коммунист-перевертыш Яковлев обвинял русский народ в нецивилизованности, «рабском характере», ему подпевали книжники и фарисеи с двойным да тройным гражданством. Открыто лепили: «Россия – сука!» Или вот – поэтический образчик:
Я говорю о нас, сынах Синая;
О нас, чей взгляд иным теплом согрет.
Пусть русский люд ведет тропа иная,
До их славянских дел нам дела нет.
Мы ели хлеб их, но платили кровью.
Счета сохранены, но не сведены,
Мы отомстим – цветами в изголовье.
Их северной страны.
Когда сотрется лыковая проба,
Когда заглохнет красных криков гул,
Мы станем у березового гроба
В почетный караул…
Русский народ унижали, по национальной гордости русского народа наносили удар за ударом. Стоит ли говорить, что с такой гласностью книга о сыне Сталина не могла остаться в рамках биографической хроники да рассказах о бесстрашном командире и его воздушных боях. Так, уже подзаголовок на титульном листе книги приоткрывал более широкий замысел ее:
«Сочинение на свободную тему, где главным героем летчик Василий по фамилии Сталин. А не главные – отец его, Иосиф, интернационалисты Бела Кун, Карл Радек, латышские стрелки, Троцкий, Гитлер, Маркс, Берия, Ульянов. А еще Гельфанд-Парвус – деятель социал-демократического движения, который совдепы, то есть советскую власть, придумал, потом теорию перманентной революции и подарил все это Троцкому. А до этого Израиль Гельфанд-Парвус презервативами торговал и прочая, прочая».
Книга под названием «Заложники времени», строго документальная, без расчета на вкус обывателей, рассказывала о «летчике Василии» в контексте жизни страны, ее революции, к которым батюшка Василия имел прямое отношение. Возможно, поэтому она и вызвала живой интерес читателей. Первым по-доброму о «Заложниках времени» в еженедельном обзоре литературы на одном из телеканалов отозвался известный артист Л. Куравлев, следом прошла информация по радиоволнам, потом полетели телефонные звонки. Тогда же оперативно сработал лондонский корреспондент Эндрю Хиггинс. Похоже, рассчитывая в интервью для своей газеты «Independet» на «клубничку» из жизни золотой кремлевской молодежи, битых два часа он выпытывал меня – и не только о сыне Сталина. Последний вопрос, помню, был о Ельцине – что, мол, я думаю о первом российской президенте. Скажу откровенно, меня смущала переводчица англичанина, и мысли по этому поводу я старался формулировать, по-возможности, интеллигентно. Потом же, прокрутив диктофонную запись, услышал свою речь. Она была подобна выступлениям эстрадника Винокура – с его «е…» да «б…». Хиггинс в какой-то момент отключил свою записывающую аппаратуру, что-то вдруг заторопился и водку со мной, по-русскому обычаю, пить не стал.
А вскоре,