Мы тебе укажемо, какъ нашихъ бить, какъ девчатъ хватать, уводить въ степи!» И любилъ ихъ за то народъ вольный, за ласку ихъ, за хоробрость ту, да за то, что всехъ защищать обещалися, что клялися быть людямъ верными, отцу не перечить, всехъ хранить, и за то, что братья целовали бляхи, что на возу отцовскомъ были повешены, и гремели, звенели, коли кони идутъ, а то, чтобъ все знали, что царь Огыла едетъ! И еще целовали бляхи те царевичи, обещались всякую беду сломить, да чтобъ народ живалъ счастливо, чтобъ слезы единой ни по чем не пролилъ, да чтобъ было отцамъ уваженіе, матерямъ почитаніе, детямъ храненіе, да чтобъ старцамъ былъ кусокъ хлеба, молока крынка, покой к старости, да чтоб дети кормили ихъ, во всем слухались и не было бы нигде небреженія, ни вдовамъ, ни сиротамъ забвенія. Радовался царь Огыла на нихъ, молилъ Бога, чтобъ росли здравые, чтобъ николи ихъ беда не тронула да чтобъ слово свое исполнили, что давали, бляхи целуючи.
И случилась съ врагами тутъ война лихая, налетели в ночи, побили многихъ, и скочили царевичи наконь, за врагами погнались, отбили полонниковъ, сами врагов въ полонъ взяли, къ возам пригнали, и съ того часа стали мужать они, во всемъ царю покорялися, въ силу вошли, и всякій разъ враговъ били въ сече крепкой, другъ за друга летя, какъ голуби, другъ дружку храня въ бою лихом, и какъ соколы враговъ когтили, боронитися не давали имъ, а людей своихъ защищали саблюкою, и рубили сплеча, пополамъ къ седлу врага злого, незадачного. Вотъ и стал царь Огыла хворать, сталъ и силы лишаться опрежнія, да хотел воза поднять единожды одной рукой, какъ опреждева, да не смогъ и двумя изъ ямы вытягнуть, и селъ наземь, уплакался, сталъ речи вести, что не може онъ более жити, надъ народомъ своимъ царевати, якъ силы давно лишался той, а и самъ враговъ бить не могъ больше. И пришли предъ него два сына-царевича, и сказали так: «Что плачешь, отецъ, а разве мы не руки твои? А разве мы не сила твоя страшенная? А разве ты не глава наша мудрая, сединами войны убеленная? И речешь намо, что делати, такъ и будемъ то делать тебе!» И всталъ царь Огыла отъ плача своего, благословилъ сыновей на царствованье, и сказалъ имъ, чтобъ любили друг друга, а самъ до воза полезъ, ногу закинулъ, чтобъ прилечь отдохнуть, и не могъ уже, и подняли его царевичи, как перушко, положили на коврецы бархатные, обложили кругомъ подушками и сказали: «Теперь сиди, отец нашъ, на возу своемъ гремячіемъ, и прави нами, будь главою нашей, а мы тебе во всемъ почетъ дадимъ, во всем тебя, отца, послухаемъ».
И скоро сталъ слабъ царь Огыла тотъ, и скоро Богу преставился. Положили его сыновья на сани богатые, украсили златом, сребром, цветами, въ бубны били, людей сзывали на похороны, на погребеніе великое царское. И вырыли люди могилу большую, в земле хоромы сложили изъ дерева, камнемъ кругомъ обстроили, положили царя Огылу въ санях, дали ему коней борзыхъ, чтобъ ехать дале, на Тотъ Свет, до Наве-Реки, и, чтобъ было чем платить перевозу, положили горшки с червонцами, серебромъ, медью мелкою, чтобъ всехъ царь Огыла тотъ оплатить