отъ друга въ душе утаились. И была та царица хитрая-прехитрая, одному Брату сказала, что будетъ его женой, а другому тоже сказала, что будетъ! Потаились Братья, потом поспорились, за сабли взялись, другъ на друга кинулись. Черкаетъ сабля по сабле, искра летит, въ ночи, къ заре, видно уже. Обступилъ ихъ народъ, кричатъ остановиться, про царя Огылу имъ вспоминаетъ въ словахъ, укоряетъ ихъ, что за женку ту кровь хотятъ свою Братскую проливать, а та смеется.
И всталъ въ тени старецъ одинъ, стоитъ, смотритъ, ничего никому не говоритъ совсемъ, и видятъ все, что за старец чуденъ тотъ, и Братья видятъ, вставились, не дерутся уже, и старецъ тотъ говоритъ имъ голосомъ громовымъ: «А бросайте, сынки, сабли ваши!» Тутъ узнали все гласъ Огылы-Царя, и младшій Братъ саблю кинулъ на землю, а старшій Братъ стоялъ, не слухался, потомъ саблю въ небо вздыгнулъ вверхъ и срубилъ главу братнюю начисто! «Будь же проклятъ, сыне мой, за зло твое! Во век веков будешь терзаться! Братню кровь пролилъ из-за бабы той, меня – отца – ослушался!» И ушелъ царь Огыла во тьму утреннюю, а Братъ стоялъ самъ не свой надъ убитымъ Братомъ, и не слышалъ онъ ласки царициной, что звала его къ себе въ постель теплую. И вышла она къ нему, съ воза скочила, подбежала, а онъ крикнул страшно ей: «Не подходи! Не подходи!» И взмахнулъ саблей, начисто голову ей срубилъ нечистую. Потомъ самъ ушелъ въ поле темное, и никто больше не видалъ его, не слыхалъ, а и старые люди собиралися, царя нового выбирали себе, радовались, а про Брата того нечистого песни сложили.
Сказ про царя Дида Маха
За Царя нашего, за Хоробряго Маха, какого еще Дидомъ звали люди, степи, на полдень, были богатыми, и травою, и водою, и скотиною. Только одна беда была тамъ, одно Лихо, одно Диво-Дивное, щедъ жити нельзя было людямъ Руськимъ, а то – везде въ траве, коли ступнешь, кости людьскія найдешь! Погибали тамъ люди всегда ни за что, нападали на нихъ волки злыя, да въ ночи темной, изъ травы густой налетали люди разбойныя, безжалостныя. Да налетятъ, людей порежутъ, а скотину заберутъ съ собой. И сами разживутся, разленятся, а на нихъ другіе нападутъ и всехъ побьютъ. Такъ и было, что степи те ничьи были. Кто хозяиномъ заявится, самъ погибнетъ. И то Русы по краю только степному поближе леса ходили, скотину гоняли, да все кругомъ глядели, стереглися, а вечеръ придетъ, до лесу шли, абы въ степу и огня не делать, и не спать. Въ лесу же яму копали глубокую, въ ней печь делали, вырывали, а сверху котлы ставили, вечерю варили, а сварятъ, огонь погасятъ. Лучше было въ холоде, во тьме, чемъ при костре светломъ, какой вороги видятъ. И то спали, войлокомъ закутавшися, шкурами бараньими обложившеся, и двоихъ, троихъ на сторожъ ставили, абы слухали степу, та не спали, а коли жъ недоброе услышатъ, такъ чтобъ всехъ будили потиху, да чтобъ оружны были всегда и во сне.
И такъ люди жили-были, стерегалися, и такъ въ степу не заживалися, а къ осени домой досягалися, подальше въ лесъ темный, дубовый, да чтобъ вороги пути за ними не знали,