польский язык «Смольный» перевела Малгожата Вежбицкая и предложила одному из лучших польских журналов «Творчество» («Twórczošć»). Редакция включила его вместе с еще парой моих стихотворений в январский номер 1987 года, причем на почетное, ударное первое место. Даже раньше стихотворений Магнуса Энценсбергера. Однако все это происходило во времена Ярузельского и жестокой цензуры. Цензоры не могли позволить публикацию такого стихотворения, прежде всего в его оригинальном виде, но редакция отклонила все их требования по сокращениям и изменениям. Журнал все же выиграл этот бой, хотя январский номер вышел в свет только в ноябре 1987 года[10].
Стихотворение «Смольный» переведено на многие иностранные языки (великолепны переводы Чарльза Симича и Ричарда Бернса на английский), а в России в переводе Музы Павловой оно опубликовано в моей книге «Пятая сторона света»[11].
Но дальнейшая судьба «Смольного» заставляет меня задуматься и об аспектах, о которых писал И. П. Смирнов: «Специфика художественной интертекстуальности рассматривается в трех аспектах: идеологическом (трансформация темо-рематических связей антецедентов), семиотическом (трансформация знаково-референтных связей антецедентов) и коммуникативном (приемы, посредством которых литературное произведение указывает идеальному читателю на свою трансформативную историю)»[12].
Читатели, критически относившиеся к «Смольному» (безразлично, были ли они идеальными, как Васко Попа, или нет), рассматривали стихотворение в идеологическом и коммуникативном аспектах, особенно имея в виду радикальную трансформацию привычного образа и живого, и мертвого Ленина.
При создании «Смольного» определенную роль сыграла и культурная память. Работая над подготовкой антологии русской поэзии[13], я прочитал несколько десятков стихотворений, посвященных Ленину, но ни одно не включил в антологию.
Один из ранних примеров моей культурной памяти, связанной с Лениным, была пьеса Мирослава Крлежи «Cristoval Colon» (1918), опубликованная в 1933 году под названием «Kristifor Kolumbo». Действие пьесы происходит на корабле «Святая Мария», в ночь накануне открытия Новой земли. Адмирал является главным выразителем идеи пьесы, в сущности утопической. Он стремится не к освоению незнакомой территории и связанным с ней богатством, а к метафорическим «звездам». Это звезды нового общественного порядка. Экипажу чужды мечтания Адмирала о новом человеке, о светлом будущем человечества, особенно его осуждение всего «старога», включая и Бога. Матросов со странными именами (Неизвестный, Голодный, Наглый, Пьяный, Сломанный, Упрямый, Дикий, Безголовый) интересует лишь возможность наживы. Большинство членов экипажа после долгого плавания начало сомневаться в реальности осуществления затеи, в которую они пустились без знания короля, и потребовало от Адмирала вернуться назад. Их тревожило не только безбрежное незнакомое направление, но и страх перед голодом и смертью вдали от родины.