все же бога нет на белом свете,
а значит, нет и божьего суда.
Но вечно – надо всеми подлецами,
жандармами, придворными льстецами,
которые бесчинствуют и лгут,
звучит с неумолимостью набата:
«Есть божий суд, наперсники разврата!»,
и суд поэта – это божий суд.
Качка
Качка!
Обалдевшие инструкции срываются с гвоздей,
о башку «Спидола» стукается
вместе с Дорис Дэй.
Борщ, на камбузе томящийся,
взвивается, плеща, —
к потолку прилип дымящийся
лист лавровый из борща.
Качка!
Уцепиться бы руками за кустарник,
за траву.
Травит юнга. Травит штурман.
Травит боцман.
Я травлю.
Волны словно волкодавы…
Ты такой, двадцатый век!
Вправо-влево,
влево-вправо,
вверх-вниз,
вниз-вверх…
Качка!
Все инструкции разбиты,
все портреты тоже – вдрызг.
Лица мертвенны, испиты,
под кормой – крысиный визг,
а вокруг сплошная каша,
только крики на ветру,
только качка, качка, качка,
только мерзостно во рту.
Качка…
Бочка прыгает по палубе, бросаясь на людей.
Эх, ребята, и попали мы,
а все же – не робей.
Вылезайте из кают,
а не то нам всем каюк.
Качка…
А глаза у гарпунера,
чумового горлодера,
напряглись
и чуб – торчком.
Молча сделав знак матросам,
к бочке мечущейся с тросом
подбирается бочком.
И бросается,
что кошка,
рассекая толчею,
ибо знает,
сволочь-качка, философию твою.
Шкурой вызубрил он,
рыжий, навсегда в башку вдолбя:
или ты на бочку прыгнешь,
или бочка —
на тебя.
Качка!
А бочка смирная лежит и не блажит.
Качка!
Погода