чувство вины поднимается с коленок, преодолевает желудок и поселяется возле горла, после чего ни один салат со стола туда не влезает.
Ко всему, эту тему подхватывает тетя Зина, радостно подталкивая меня в бок (из-за чего каждый раз я проливаю на брюки шампанское) говорит, что не все потерянно. Ведь Людка, ее дочь, вышла в тридцать пять за самого настоящего англичанина и теперь живет в Лондоне припеваючи. Я неуклюже улыбаюсь, что еще больше подбадривает родственницу, и она принимается перечислять мне названия сайтов, где эти англичане водятся. Я уныло киваю, делая заинтересованный вид.
– И мамке помогать сможешь, – как всегда завершает она, делая громкий акцент на том, как ей повезло с дочерью, в отличие от моей родительницы. Я тушуюсь еще больше, и в этот момент появляется безумное желание свернуть салфетку, выйти из-за стола и убежать домой, но я держусь.
Удерживает меня еще и дядя Коля, который важно подвигается ближе, берет меня за локоть, постоянно подергивая, когда я отворачиваюсь, возвращая так мое внимание себе, и шепчет в ухо, что, мол, не слушай баб – и так жить можно.
– Расслабься, – со знанием дела бросает он. – Значимость брака сильно преувеличена, а мы твари одинокие, – переходит он в философствование. – Сами рождаемся, сами умираем! Ячейка общества, этим же обществом и навязана. Какой в ней прок? Носки стирай, сопли вытирай, несчастной себя ощущай, – продолжает он с достоинством выполнять миссию психотерапевта, так как в браке уже двадцать пять лет и знает, что говорит. Я понимаю, что, если все это не завершится в течение минуты, вылью ему на лысину лимонад, но, как правило, до этого не доходит. В тот момент, когда я уже готова плеснуть сладкую жидкость в родственника, его перехватывает мой отец, который крайне несогласен с таким мнением. Он принимается по кругу уже который год, рассказывать о стакане воды в старости, который кто-то обязательно должен подать. Между мужчинами начинается спор, с отстаиванием своих взглядов. В этот момент я таки выползаю из-за стола, ухожу на балкон глотнуть свежего воздуха и спрятаться от доброжелателей.
– Зачем ты на них реагируешь? – каждый раз, третьего числа, когда я возвращаюсь на работу и делюсь своим горем, удивленно задают этот вопрос Оксана и Таня, подруги и коллеги.
– Не знаю, реагирую и все, – не меняя ответ, каждый раз отвечаю я.
В тридцать без штампа в паспорте чувствуешь себя не особенно комфортно, тем более – в стране, где этот штамп появляется в начале второго десятка. Я прибегаю к успокоительным реверансам на тему, что в других странах в тридцать пят только думать об этом начинают, но не действует. Я не в других странах, а посему чувство неполноценности с каждым годом растет.
Что бы ты себе не говорил, чувствовать себя полноценной не получается, особенно, когда со стороны ты постоянно видишь сострадание, переживание и вопросы – как же так? Отсутствие статуса жены автоматически обозначает наличие дефектов, если не внешних, так точно внутренних. Объяснять, что, мол, не очень хочется, устаешь. Не верят. Ну как же не хочется, если надо. В какой-то момент начинаешь верить этому «надо» и еще больше чувствовать себя ущемленной, несчастной и ущербной. Ведь нормальные женщины к этому времени уже обзавелись спутником жизни, который, конечно же, подаст им стакан воды в старости, а если не он, то это обязательно сделают дети, которых к этому сроку минимум два, иначе, зачем они вообще рождены. В этом глобальном водовороте тема: «А если пить не захочется?» не действует, так как бум о засухе в старости начинает не на шутку пугать.
Коротко о себе. Как уже сказала, я одинокая тридцатилетняя барышня, с двадцатью килограммами лишнего веса, с которыми веду бесконечную борьбу, потому как считаю именно их виновниками в своем одиночестве, но постоянно им проигрываю. Со мной вечно случаются какие-то неприятности и казусы, потому что я неуклюжая, стеснительная и неловкая. У меня не ахти какая работа и зарплата. Главная портная – звучит, конечно, гордо, но каждый раз, когда меня просят заполнить в какой-нибудь конторе графу «профессия», начинаю ерзать на стуле, глупо улыбаться и пытаться написать другую профессию. Каждый раз осознавая этот бредовый порыв, сдуваюсь и пишу, как есть.
В восемнадцать лет, когда я решила стать модельером и поступить в институт, умея хорошо рисовать, мама схватилась трагично за голову, потом театрально за сердце, выкрикивая странные фразы – как же ты жить с такой профессией будешь, там же все наркоманы и проститутки – отправила меня в швейное училище. Сопротивлялась я не сильно в силу мягкого характера и боязни наркоманов. Статус главной портной ничем не отличает меня от рядовых сотрудниц, кроме разницы в зарплате десять долларов и большего количества тычков от начальства.
Живу я в маленькой однокомнатной квартире рядом с центром. Квартира досталась мне дешево и случайно, хотя это все равно подбивает мой месячный бюджет в сто пятьдесят долларов. Хозяйка квартиры Вероника Павловна, старая милая женщина, уехала по настоянию сына к ним, так как стала теряться в реальности, а я вовремя подвернулась как квартиросъемщик. Мама, конечно, регулярно сетует, на то, что я трачу деньги в пустую, и говорит, что в любой момент могу вернуться в «свою комнату», но я не ведусь, знаю, пробовала. Уже