приелась. Нет, конечно, люди довольно забавные существа, и в качественном плане они значительно превосходят всех прочих тварей. Думаю, причина здесь еще в том, что в первый раз я творил их под действием вдохновения. Я подарил человечеству смертность. И логику. И даже зачатки воображения – последний мой подарок этим потешным созданиям… О да, смертность, логика и воображение! – в совокупности они дали очень зрелищный и эмоциональный мир; они произвели на свет такое иррациональное чувство, как любовь. И я буквально купался в ней – этой причудливой энергии, потоки которой пронизывают все нынешнее пространство, как и все его альтернативны. Отчасти я сам стал любовью, способной вызывать как радость, так и отчаяние. И здесь можно смело утверждать, что люди – первые из тварей, кого я в буквальном смысле лепил с себя. С молодого себя. С себя – ребенка…
Как мог я про них забыть? Ведь эмоций с ними невероятно много. И всему виной сила любви и жажда насилия. Смесь воистину уникальная, так как буквально делит мир пополам. Результатом этого дуализма явился тот факт, что люди начали трактовать все события в рамках двух разных сущностей. Амбивалентность, присущая их природе, породила понятия добра и зла. При этом люди, несмотря на все их притязания на некую великую истину, так и не сумели заглянуть дальше, увидеть целостность, выстроенную в ясной для них гармонии систему. Быть может, дело еще и в людской смертности, в боязни человечества бесследно исчезнуть, сгинуть? Или же в том, что я во многом ограничил их разум, заставив его развиваться с самых основ? Поэтому-то люди и не видят, что их излюбленные добро и зло суть лишь надуманные интерпретации (этакая плодородная почва для формирования схожих типов человеческих личностей), либо же никчемные философские понятия, позволяющие алчной человеческой мысли обрести хоть какое-то утешение, а то и вовсе объект для манипуляций, с целью получения той или иной выгоды.
И это прекрасно.
А порой люди даже пытаются разговаривать со мной. Их сознания примитивны, и потому ограничены в представлениях об Абсолюте. Как и у всякого думающего существа, у людей существуют пределы их понимания и их разыгравшейся фантазии. Глубже они проникнуть не в силах. Именно поэтому они зачастую впадают в грех антропоморфизма, уверенные, будто я есть лучшая и более могущественная форма их самих. В крайнем случае я – тот Абсолют, что они себе представляют. Наивные, они не догадываются, насколько это глупо – сравнивать вещи несоизмеримые: как засохший плевок на асфальте и бушующий океан.
И это тоже прекрасно.
Так в дни юности своей они приносили мне жертвы и радовались, видя, как я вкушаю. Они назвали это союзом, отождествлением, полагая, что раз божество ест одну с ним пищу, то оно такое же, как они – со всеми присущими им радостями и печалями, с мыслями, что идут по тому же течению, что у них. В результате они привыкли персонифицировать меня как нечто им подобное, и даже начали выдумывать мне различные имена, сочиняли истории моих странствий. Они именовали меня Матерью, именовали Отцом, поклонялись мне и истребляли друг друга, оспаривая,