надо, всегда старалась делать все правильно. Я никогда этого не понимал.
– В смысле?
– Ну… Она считала, что главное в жизни – быть хорошим человеком. Не доставлять другим проблем, учиться хорошо, работать. И в итоге… От нее ничего не осталось, понимаешь? Как будто ее никогда и не было.
Я почти задохнулась от изумления и нарастающего гнева. А брат продолжал:
– Да, осталась комната, в которую никто толком не заходит, вещи, файлы на компьютере. Но это все какие-то мелочи, мишура. Я могу вспомнить считанные разы, когда она злилась или реально говорила то, что думает, и все. Больше ничего, – он ненадолго задумался и продолжил: – Поэтому единственное, что я могу сделать для нее, для себя, для родителей – это не быть, как она. Мне мало быть просто хорошим человеком. Я хочу быть кем-то большим. Хотя бы плохим музыкантом. Так что… После универа я не пойду работать, я буду заниматься музыкой. Ну или буду работать и заниматься музыкой.
– Вот как, – не выдержала я. Это была бессмысленная, неконтролируемая реакция. – Значит, меня как будто никогда не было, да?! Значит, плохо быть просто хорошим человеком?! А ты, засранец, ты меня даже не знал, как ты можешь так обо мне говорить! Я же мертвая, обо мне либо хорошо, либо… – Я захлебнулась слезами на последнем слове и уселась на корточки, пряча лицо в ладонях. – Ничего…
Брат продолжал что-то рассказывать, но я слушала уже в пол-уха. Постепенно они заговорили о его планах, как и что он будет делать. Потом в дверь деликатно постучала мама и позвала пить чай, и я снова осталась одна.
Поборовшись с собой пару минут, я вышла в кухню и еще раз посмотрела на свою семью. Они выглядели счастливыми. Мое тело было закопано в землю, а они радовались чаю с печеньем. Мама улыбнулась, и я поняла, что не смогу на них злиться. Они не могли бы горевать обо мне вечно, они должны были это как-то пережить. Вопрос в том, как теперь мне пережить собственную смерть?
– Мам, я пошла, – сказала я, поворачиваясь лицом к коридору. Впервые за все это время мама меня не услышала, и я поняла, что она больше не услышит меня никогда.
Моя комната встретила меня привычной темнотой. Книги стояли по местам, кровать была застелена. Весенний ветер трепал за окном кроны деревьев. Я понадеялась, что мои родные будут счастливы.
И вышла прямо через окно.
У меня не было какого-то плана. Я все еще злилась на брата и на себя. На него – потому что был безжалостно прав, на себя – потому что он оказался прав по моей оплошности.
Надо же было променять все возможности жизни на правильность, которая меня даже не спасла…
Но винить кого-либо было уже бесполезно.
Было рано, но поезда уже ходили, и я, сосредоточившись, зашла в вагон.
Поезд тронулся. Я в прострации наблюдала, как состав набирает скорость и смазанный вид платформы сменяется темнотой.
Призрачный желудок сжался. Чувство голода, будто отзываясь на мою обиду, усилилось, и стало почти больно. Желание есть преследовало меня как персональное проклятие, хотя должно было уже пойти на убыль. Кулаки непроизвольно сжались,