звезды поклевать рассыпанные на траве зернышки росы – пошли в опочивальню. И здесь Мео, почитая брата, лег в сторонке, укрывшись отдельным одеялом, чтобы не коснуться случайно тела снохи.
Видя такую новость, Менекелла помрачнела лицом, будто мачеха, и сказала ему:
– Дорогой, с каких пор это между нами? Что за шутки ты со мной шутишь? В какие мы с тобою игры играем? Или мы – поля поссорившихся соседей, что камнями границу проводим? Или мы – два враждебных полка, что между собой начинаем траншеи рыть? Или мы – необъезженные кони, что надо нас по разным стойлам ставить?
Тогда Мео – который знал, как семь писать, да два в уме держать, – отвечал ей:
– Ты, дорогая, не на меня сердись, а на врача, что он решил почистить мне кровь и прописал вот такую диету; да к тому же устал я нынче на охоте, еле ноги до дому доволок.
И Менекелла, что была еще юна и не знала, как воду мутят, проглотив эту небылицу, тут же успокоилась и заснула.
И вот – когда Солнце, пристально следя за Ночью, оставляет ей последние крупицы времени ad colligendum sarcinulas[115] – Мео, одеваясь у того же окна, где накануне одевался его брат, увидел ту самую девицу, которая пленила Чьенцо, и она так ему понравилась, что он спросил Менекеллу:
– А что это за цыпочка появилась в окошке напротив?
Менекелла, в страшном гневе, отвечала ему:
– Значит, ты опять за старое? Если так, мне все ясно! Ты еще вчера проел мне плешь с этой уродиной, и боюсь, язычок-то льнет туда, где зубик болит. Да ты хотя бы просто уважал меня, ведь я как-никак дочь короля; это для вас все мы, женщины, на одно лицо, но уж нет, всякое говнецо по-своему пахнет! Нет, не просто так ты разыграл со мной в постели имперского орла, у которого головы в разные стороны глядят[116]. И не просто так вернулся ты вечером к своему столу, будто на стороне закормленный. Всего я тебя уже вызнала. Диета со мной в постели тебе нужна, чтобы с другой пировать вволю! Но если я что замечу, то наделаю безумных вещей, и смотри, сейчас эти поленья полетят не в печку, а тебе в башку!
Но Мео – он ведь был хоть и молод, да уже со многих печей хлеб едал – сумел-таки успокоить ее нежными словами и поклялся, что и на самую смазливую прелестницу на свете не променяет свой дом и ее – спелую вишенку своего сердца. И Менекелла, полностью утешенная, пошла на свою половину вместе с придворными дамами, чтобы они поводили ей по лицу стеклянным шаром[117], чтобы стать еще красивее, чем, как ей казалось, она выглядела в глазах мужа.
Тем временем Мео, со слов Менекеллы заподозрив, что Чьенцо ушел в дом именно той девицы, взял с собой собачку, потихоньку покинул дворец и направился в ее дом. И как только он ступил на порог, девица сказала: «Волосы мои, свяжите его!» А Мео тут же, сразу, в ответ: «Собачка моя, хватай ее!» И собачка бросилась на девицу и в один присест проглотила ее, словно яичный желток. Войдя внутрь, Мео нашел своего брата заколдованным; и когда две шерстинки от волшебной собачки попали на одежду Чьенцо, тот очнулся словно после долгого сна.