еще раз ненависть, обреченность… да, даже обреченность, но не страх. Ни разу.
Я поднялся и уселся на краешке кровати, вцепившись руками в волосы. Потом провел по ним. Надо же, отросли уже, даже уши закрывают. Хотя чего странного? Если бриться я еще брился маленьким ножичком, то про волосы как-то совсем позабыл за те дни, что находился в бегах. Зеркал тут почти нет, не только о прическе забудешь, а и вообще как выглядишь. Что и произошло, если честно сказать. И дело даже не в том, что забыл, а в том, что как-то перестал думать об этом.
Чревл, не время сейчас о подобной ерунде.
«А с чего ты взял, что ее пытают? – спросил сам у себя, надеясь опровергнуть эту мысль, но ответ пришел сразу. – Если сосуд они так и не нашли, то будут пытать. Да и по поводу меня пытать могут – кто такой, откуда, что рассказывал».
От последней мысли едва не взвыл. Да и взвыл бы, если бы дверь в мою маленькую келью снова не открылась.
– Да что тут, проходной двор, что ли? – сгоряча и боясь, что кто-то увидит мои терзания, прокричал я и повернул голову. У двери стоял Кардито, держа в руках поднос с глубокой тарелкой и горкой хлебных кусков. Лицо его выражало предельное недоумение.
– Извини, – выдохнул я и неопределенно махнул рукой. – Хотел на ноги встать, да не вышло. Вот и злюсь.
– Так рано еще, – резко успокоившись, проговорил лекарь. – Да и не ел же ничего со вчерашнего. Вот, кстати, я лузянки с мясом принес.
– Лузянки? – глухо переспросил я, вспомнив, как вкусно готовила эту кашу Лита.
Глава 3
От сытного то ли обеда, то ли ужина, а возможно и завтрака – непреодолимо потянуло в сон. Едва я вернулся от столика к лежаку, как тут же упал на него и прикрыл веки. Сон окутал в одну секунду, а разбудил громогласный звон колокола.
Вздрогнув и открыв глаза, я прислушался. Бом, бом-бом, бом, бом-бом! Судя по ритму – сзывали к заутрене.
Как ни странно, но находясь на хоть каком-то расстоянии от храмов и прочих религиозных построек, я на все эти звоны не реагировал. Сказывалась привычка, приобретенная за два года рабства. У Вирона имелась небольшая, рубленная из стволов сейконы, часовенка, где раз в десятицу он молился сам, а в остальные дни туда по утрам и вечерам ходили набожные рабы. За минут двадцать до побудки старый предлег часовни начинал отбивать в небольшой колокол характерный ритм, призывая всех яро верующих на утреннюю молитву. В первые дни это жестоко, почти разрывающе действовало на нервы. Я просыпался, стискивал зубы и тупо пялился в предрассветные сумерки, рассуждая о своей проклятой судьбе. Но примерно через месяц как отрезало. Просто в одно утро полностью перестал замечать чревлов звон, мешавший доспать самые сладкие предрассветные минуты.
Но вот теперь звон снова разбудил меня, видимо, оттого, что его источник находился практически под ухом. Перевернувшись на другой бок, я измученно скривился. Бом-бом-бом! С гулким разливом прямо внутри головы. Чревл!
«Ну хотя бы один плюс есть, – попробовал я пошутить. – Теперь точно определился, что вчера все-таки ужинал.