Но и об этом потом скажем, а пока очередную душу ту приглашаем и даем ей спокойно пройти к нам самим для опроса того исторического и попросту для всех нас познавательного.
Через время небольшое Бог приближает душу ту и на первый взгляд она не кажется нам какой-то вредной или опасной. Но так происходит недолго и вскоре по мере приближения того вся нутрь её как будто восстает и перед нами становится словно преграда огромная, по своей величине почти до неба, что у нас перед глазами имеется, достающая. Такова величина ее. Что ж, посмотрим, как она опасна и приготовимся просто ее выслушать.
С того и начнем.
– Как зовут тебя? – уже вместо нас сам Бог душу ту опрашивает и приборы все свои заблаговременно проверяет.
Душа та молчит пока. Тогда он снова что-то внедряет и от силы той душа как бы вскрикивает и тут же упрошать начинает.
– Ой, не бейте меня ни за что, ни про что. Что я вам такого сделала? – говорит она козлиным тихим голоском, как бы на ходу слова те воспевая.
– Отвечай на вопрос, – говорит Бог и уже почти руку заносит для удара повторного силой той, ему только ведомой.
– Ой, не бейте, все расскажу. Что было и чего не было, – душа, завидев то, запричитала и тут же мигом все о себе порассказала.
– Зовут меня Мемфисом тем великим, что когда-то города у других отвоевывал и сам потом великим стал благодаря дару внутреннему моему жестокости особой от самой природы. Римскую империю укреплял, без конца в походах состоял и желал премного богатства всякого для нее и себя лично принести.
– Удалось ли то? – строго Бог спрашивает.
– Да, удалось во многом. Только вот мало всем тем наслаждаться пришлось и по большей части уже последующие императоры то поимели, в доволь свою живя и в походах тех вечных не пребывая.
– Что, обидно стало за себя?
– И это имеется. Как же так. Я потрудился, а другие воспользовались. Но дань себе же я все-таки возложил одиночную и в ряды-годы вспоминают меня очень многие и даже именем причащаются в людской толпе сполна. Сплошь и рядом Александрами всех зовут, как и меня в свое время прозывали от великой похоти моей к чужому богатству и славе. Имя то я сам выдумал и так прозвался только потому, что и сказал предыдуще. Но люди того не знали, да и не было им дела до того тогда. Богатства империи всем ум тот затмили, не говоря уж о значении имен каких, что при том времени кому-то наделялись.
– Что ж славу свою подрастерял в годах, уже в иных жизнях состоя? – спросил Бог душу ту совсем сурово.
– Да, надоела мне она, опротивела, как увидел я опосля, что с теми богатствами случилось и как под их весом иные жизнь свою вели.
– Кем же стал потом? – далее Бог спрашивает душу ту прегрешенную во многом, в крови людской простой утопшую.
– Далее я вновь переродился и стал правителем каким-то где-то на островах больших. Долго та душа моя прежняя очищалась, да только спустя время большое на Землю и опустилась, в теле том выразившись.
– А не было ли у тебя другой души или иной части? – тот же