у меня на него премного обид именно за это. Использовал он меня в самом прямом смысле слова или довольствовался иногда, когда к другому полу охота всякая отпадала. Таким тогда был сам Рим под предводительством того великого царя.
– Что дальше стало? – прерывая несколько рассказ тот, наш Бог спрашивает.
– А дальше уже я сам, к делу тому приспособившись, начал царем или императором римским управлять и практически стал им руководить, как он мною во время сближений тех адских. Так говорю, потому как мучения они мне приносили, а порою просто раны кровоточивые. Многого я сотворил в угоду делу лично своему и многих из империи той практически выдворил, внемля царю-императору тому разное и о якобы готовящемся заговоре супротив него. Так вот я и жил, в боли немного изнемогая и в сладости во многом пребывая, ничего фактически не делая и только за властью своею, почти императорскою, следя.
– Что за имена обретал за время царствия того? – спрашивает строго Бог.
– Был я Тиберием, как и говорил. С тем именем и ушел. А вот по ходу обозначался многим. Был Феофаном – царем критским; Феокфилом – царем лидийским; значился как Лекторат за речи мои, людей привлекающие. Теократ – за те же речи патриотические. Простократ – от простоты моей людской изначальной. Пантиб – от речи моей горластой. Панклиотид – сущность бытия моего отображающее. Телемонид – героем представлял себя разным. Понтид – для большего уважения к персоне своей со стороны простых людей. Может, что и позабыл сейчас, не помню, – можно сказать, душа честно призналась, и видать силы ее вновь иссякли, отчего Богу пришлось снова за рычаги управления взяться.
– Будем далее выслушивать речи ее, – поясняет Бог, – не так проста та душа, как казаться всем хочется.
И уже к следующей исповеди своей душа та окаянная подготовилась более прочно. Силь ее непомерно возросла и почти самого Бога достала в разных выражениях сути ее, по Земле в целом ведущейся. Но через время он сам успокоил немного то и, придав вполне облик людской, вновь приступил к опросу.
– Какие далее жизни ты проживал? – строго спросил Бог, заставляя своей силой душу ту немного вскружиться на своем месте.
– Надалее многим при жизни своей становился, так как и говорил, где-либо долго я не задерживался. Потому быстро в живность какую превращался и снова телом возрастал, как мог до своего предела. По ходу жизней тех многих многого пришлось повидать и исчерпать всю боль людскую именно на себе, так как я ее сам и воздумывал, и на самих людях время от времени проверял. За то прозвали меня садистом и обозначили другим плохим словом, что в истории самой мало отобразилось, да только самому мне о том можно сказать и ведомо.
– Только ли тебе?! – с восклицанием наш Бог говорит, давая понять, что ничто на Земле не замеченным не остается.
– Да, да, – соглашается та душа, как бы внутри переживая, что так произошло с нею самою, – мне, да еще Богу одному, – поправляется тут же она и вновь беседу продолжает.
– Так