цифру на два, сама не зная зачем – может быть, из женской вредности, может быть, не желая развивать отношения слишком быстро.
– Нет, – ответил Валерий, – в тридцать восьмом живет мой друг. Высокий такой, с усами, в одном усе седина, хороший рыбак. Зовут Пашей. Ты должна его знать. Почему ты так смотришь?
– Я потом тебе скажу. Я совсем забыла.
Она вышла на улицу и присела на скамейку, ожидая. Над деревьями скользили птицы, трепыхаясь на виражах, облака лежали двуцветными полосами – оранжево-лиловые – и собирались вдали в плотный темный орнамент, совсем не боевой окраски.
В ближайшем кафе играла музыка без слов, слышался смех и голоса, и обезумевшие липы выбрасывали от корней листья величиной с лопушиные и сердце пело от любви, в то утро возле дома номер тридцать восемь стояли милицейские машины и всезнающие старушки рассказывали, что бедного Пашу разрезали «прямо на куски», а она, не слишком-то веря, отвечала, что разрезать человека на куски нельзя, слишком много костей.
Потом Пашу вынесли, накрытого простыней, и увезли. Но милиция осталась, ходила по домам, выспрашивала, выспрашивала, а приехавшая мама, которая боялась абсолютно всего, все объясняла домашним, что ничего говорить нельзя – время сейчас такое, убьют ни за грош. Ни за грош… Что-то долго нет его.
Валерий прошел за кулисами к служебному выходу, переговорив по дороге с двумя старушками. Одна из старушек утверждала, что авангард это хорошо, другая заявляла, что даже слова такого «авангард» не знает. Оставив старушек, он свернул в боковой коридор (как много здесь коридоров) и оказался у кассы. Дверь была не заперта и он вошел. В ящике стола были деньги. Он начал считать.
– Молодой человек, билет купить можно?
Валерий поднял глаза.
– Нет, мы уже закрыты.
– А что же вы здесь делаете, если вы закрыты?
– Граблю кассу, разве не заметно?
Старичок с собачкой отошел.
Подумав, Валерий положил деньги на место. Слишком малая сумма, чтобы рисковать. Да и не стоит грабить искусство, его и без тебя двести раз ограбили. Достаточно доказать себе, что способен – и все же, какие мерзкие червячки в душе.
Он вышел, поддержал спор старушек об авангарде (сейчас как главный аргумент фигурировал дикарский барабан, на который неуважительно облокотили швабру) и пошел к служебному выходу.
– А вот и я.
Тамара улыбнулась.
– Ты не рада?
– Конечно рада. Твоего друга зовут Паша?
– Да. Смотри какой вечер. Больше всего в природе я люблю вечера. Кто-то будет говорить, что это меланхолия или дешевая романтика или еще что-то в этом роде. Но я все равно люблю вечера. Они прекрасны – тишиной, свистом ласточек, легким ветром в деревьях, который стал слышен, легким разворотом всех смыслов в сторону вечного, дальним скрипом трамвая на повороте и близким его гудением. Ты замечала, что трамвай на остановке гудит как пылесос? Это слышно только вечером. Вечером слух становится зрячим, а зрение… даже не знаю чем. Но ты понимаешь о чем я говорю.
– Да, –