что именно здесь, в этой комнате, я и появился на свет перед их рождеством.
Он опять надолго замолчал. А я, глупая женщина, спросила:
– Перед их? Чьих «их»?
– Да перед католическим, немецким рождеством. Перед рождеством моего отца, – горько произнёс Николай Степанович.
История была такова: квартировал у бабы Любы молодой немецкий офицер, и завязался у него с её дочерью роман. Дочь была молоденькая, глупенькая, и забеременела. Немец знал об этом, но они оба скрыли сей факт от бабы Любы. Баба Люба заметила округлившийся живот дочери только тогда, когда уже было поздно что-то предпринимать. Немца перебросили на Восточный фронт. Они прощались так, что матери стало жаль дочь и обидно за её судьбу. Она не выпускала свою кровинушку из дому, чтоб никто её не видел, – боялась огласки. Роды приняла сама. Дочь с ребёнком выходила погулять только в огород и только поздно ночью.
…Но шила в мешке не утаишь, и кто-то из соседей прознал про ребёнка, а когда пришла Красная армия – освободительница, – тут же всё и доложили уже нашей советской власти. Дочь бабы Любы судили как предателя Родины и сослали в Сибирь. Там она и умерла через несколько лет от какой-то неведомой болезни. Ребёнка баба Люба надёжно спрятала на хуторе у своих дальних родственников. И маленький Коля (а это был он) остался жить на грешной земле вопреки всем бедам.
Прошло время. Мальчик Коля стал Николаем Степановичем, и у него уже рос свой сын. Его Николай Степанович не просто любил, а боготворил, но при этом не баловал. Ольга Афанасьевна вложила в сына душу. Парень вырос настоящим мужчиной со стержнем и своими принципами. Дочка же, которая родилась позже, была тихой девочкой, хорошо училась и сама решила стать врачом. Она родителям не доставляла никаких хлопот. После школы дочь уехала в Москву и поступила в медицинский институт. С отличием окончила, и её оставили работать в столице…
…Боль от утраты старшей дочери у Ольги Афанасьевны постепенно утихала, пока ещё один мощнейший удар не перевернул их жизнь.
– Знаешь, почему дед такой больной? Он ведь после инсульта, – всё вздыхала Ольга Афанасьевна. – Не смог перенести смерть нашего сына, Лёши. Он ведь на его руках умер.
– А я думала, что он погиб, – тихо промолвила я.
– Умер. Просто умер. Тромб. Сын-то здоровый был, спортивный, а смерть настигла его в одночасье. Всего сорок лет исполнилось… Неотложка долго ехала.
– Боже мой, город же маленький! Почему долго-то?.. – невнятно лепетала я.
Говорить с женщиной, у которой умерло двое детей, очень тяжело. Не знаешь, как себя вести, – почему-то чувствуешь себя виноватой.
Умер, просто умер. Три года прошло, а как вчера. Каждую неделю в церковь хожу. На могилу хожу. Вроде бы легчает немного, – спокойно сказала Ольга Афанасьевна. – Жена Лёшина с детьми через сорок дней ушла в квартиру свою жить. А Лёшка квартиры не любил, ему дом нравился. Жена Лёшина – обрусевшая литовка, спокойная, рассудительная. Извинилась и сказала, что не может жить здесь без Лёши, и ушла. Мы им помогаем. А дед совсем плохой,