запись: «Хорош и достоин».
Стоит заметить, что для получения такой записи в формуляре полицейскому офицеру требовалось постоянно и энергично поддерживать в квартале порядок. А для этого следовало не гнушаться по-настоящему черновой работой вроде ночных обходов и арестов преступников.
О том, что «полицейские будни» были далеки от романтики, прямо свидетельствует знаток московского «дна» А.И. Левитов. Вот как в его очерках «Московские норы и трущобы» описан арест преступника:
«– Где? – спросил начальственный голос.
– Вот тут, – указала хозяйка на конуру соседей.
– Я тебе покажу, каналья, как не давать знать полиции, когда тебя обязали подпиской! – шумел тот же голос.
– Да ведь, батюшка, отец мой!.. – слезливо оправдывалась хозяйка.
– Молчать! Эй, ты, отворяй! – крикнул начальник и стукнул в дверь.
Ответа не было.
– Отворяй, говорят тебе, или дверь велю ломать!
Опять молчание.
– Ломай дверь! – обратился начальник к кому-то.
Несколько человек, вероятно полицейских, дружно откашлялись и наперли: перегородка застонала и заколыхалась, так что грозила повалиться даже в моем стойле. Наконец раздался оглушительный треск, дверь соседей сорвалась с петлей и упала, мать и дочь проснулись и завопили. Я заглянул в щелку и увидел такую картину:
Яков стоял посреди свой миниатюрной комнатки, высоко подняв над головою обломок стула; лицо его было совершенно бело; черные глаза горели, как два угля; гнев и страх, исказившие его физиономию, особенно резко выражались в широко открытом, перекосившемся рте и поднятых бровях. Красная, яркая полоса света, вырывавшегося из коридора сквозь выбитую дверь, освещала всю фигуру Якова. Остальные личности, притаившиеся в полутемном углу, сами собой отодвигались на второй план в этой страшной картине. Мать и дочь, наполнявшие бессознательным, диким криком всю квартиру, барахтались где-то под кроватью, едва ли объясняя себе причину собственного вопля, потому что обе были пьяны; собутыльники Якова жались один за другого, растерявшись и недоумевая, что им предпринять.
– Лучше сдавайся без драки, – уговаривал из коридора начальственный голос.
– Ни за что!.. – твердо крикнул Яков.
– Ой, сдайся!..
Молчание.
– Тихонов, – скромно позвал кого-то начальник.
– Чего изволите, ваше благородие.
– Что же – надо брать.
В голосе начальника было что-то нежащее, ласкающее и вместе ужасное, – он как будто говорил: «что же делать, Тихонов, я сам знаю, что в этой битве тебе, пожалуй, могут свернуть шею, – но как же поступить иначе?»
– Надо брать, – скромно подтвердил Тихонов.
– Все ли тут? – спросил начальник.
– Все, ваше благородие! – возопили человек пять-шесть подчиненных.
– Подите сюда.
Наступающие отодвинулись в глубину коридора и начали совещаться вполголоса. Больше всех, разумеется, говорил начальник,