адекватно передать нарастающую убежденность слушателя, что диктующий эту странную запись если не сходит с ума, то определенно утрачивает связь с окружающей его реальностью. Но даже эти слова дают понять: в номере 1408 что-то происходило.
В тот момент, когда Майк выключил мини-диктофон, он заметил картины на стенах. Их было три: дама в вечернем туалете двадцатых годов, стоящая на лестнице, парусник, летящий по волнам, и натюрморт с преобладанием желтого и оранжевого цветов: яблоки, бананы, апельсины. Все под стеклами и скособоченные. Он хотел упомянуть о них, но подумал: а стоит ли наговаривать на пленку про три скособоченные картины? Ведь и про перекошенную дверь хотел наговорить, да только выяснилось, что дверь совсем и не перекошена, просто в какой-то момент его подвели глаза, ничего больше.
Левый верхний угол картины с дамой на ступенях опустился как минимум на дюйм относительно правого. Точно так же висел и парусник, с борта которого пассажиры наблюдали за летающими рыбами. А вот у желто-оранжевых фруктов, Майку казалось, что они освещены жарким экваториальным солнцем, солнцем пустыни, каким рисовал его Пол Боулс, левый верхний угол поднимался над правым. Взгляда, брошенного на картины, хватило, чтобы вновь появилась тошнота. Его это не удивило. Срабатывал рефлекс на определенную ситуацию. Он столкнулся с этим на «КЕ-2». Тогда Майку объяснили, что со временем человек привыкает к качке и «морская болезнь сходит на нет». Но Майк не провел в море достаточно времени, чтобы адаптироваться к качке, да, пожалуй, и не хотел. Вот и не удивился, когда скособоченные картины в гостиной номера 1408 вызвали у него рецидив морской болезни (в данном конкретном случае ее следовало бы назвать сухопутной).
Стекла картин покрывала пыль. По одному он провел пальцами, какое-то время смотрел на две параллельные полосы. На ощупь пыль казалась жирной, склизкой. «Как шелк перед загниением», – пришло на ум, но и это сравнение он не собирался оставлять на пленке. Откуда он мог знать, каков на ощупь шелк, который вот-вот сгниет? На такие сравнения способен только пьяный.
Поправив картины, он отступил на шаг и вновь внимательно всмотрелся в каждую: женщина в вечернем туалете у двери, ведущую в спальню, пароход, бороздящий одно из семи морей, слева от письменного стола, и, наконец, отвратительно нарисованные фрукты у стойки с телевизором. Он ждал, что картины вновь скособочатся, а то и упадут на пол, как это случалось в фильмах вроде «Дома на холме призраков» или в некоторых сериях «Сумеречной зоны», но они висели ровно. При этом он признался себе, что не удивился, если б картины скособочились. По собственному опыту знал, что повторяемость заложена в природе вещей: люди, которые бросили курить (не отдавая себе отчета, он коснулся сигареты за ухом), хотят взяться за старое, картины, провисевшие скособоченными со времен, когда Никсон был президентом, стремятся вернуться в привычное положение. «И так они провисели долго, двух мнений тут быть не может, – думал Майк. – Если я сниму их со стен, то увижу за ними более