Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2. Анатолий Гейнцельман

засвеченных звезд,

      Чтоб, как подснежник я проворный,

      Как первый желтоклювый дрозд,

      Защелкал песнь освобожденья

      От жизни тягостной дремы,

      Чтоб в поцелуйное мгновенье

      Растаяли, как облак, мы.

      9 марта

      Deus absconditis

      Бессмертный духом, оболочкой

      Я умирающий атом,

      Лиющий к данаидам в бочку,

      Меж чревом матери и ртом

      Могилы, личности мятежный

      И вдохновенный эликсир,

      Но в яму за азарт безмежный,

      Как проигравшийся кассир,

      Я брошен разумом-жандармом;

      Когда же крылья поднимали,

      Я чувствовал, что к царским бармам

      Людей прикованы печали.

      Тогда, как ясень, стал неясен

      Я в бури мечущих руках,

      Постигнув, что мятеж напрасен

      На Вавилона злых реках,

      Тогда загрезил я печальный

      Запорошенный двор тюрьмы,

      Доверясь бездне ирреальной,

      Животворящей души тьмы,

      Где Бог сокрытый, вечно новый,

      За Млечной Пеленой лицом,

      Мне дал гиматион перловый

      И сделал райским паяцом.

      10 марта

      Канна Духа

      Наследных мыслей очертанья

      Промеж сомкнувшихся ресниц

      Клубятся смутно, но восстанья

      Они среди упавших ниц

      Уже не вызовут, как прежде,

      Когда пророчества нам зуд

      Велел в истрепанной одежде

      Одетых звать на страшный суд.

      Теперь обогнут острым килем

      Последний прибережный риф,

      И по загадочным небылям

      Парит освобожденный гриф,

      Теперь с закрытыми очами,

      С открытой наотмашь душой,

      Мы будем правды палачами,

      Оставив этот край чужой.

      Теперь ширококрылый вскоре

      Себя накормит пеликан,

      И претворится желчь в амфоре

      В вино необычайных Канн.

      10 марта

      16 марта 1907

      Однажды я, смятен и жалок,

      Двенадцать лет тому назад,

      Букетик скромненьких фиалок

      У Пантеона колоннад

      Купил за несколько сантимов

      И на молящуюся грудь,

      Где сердце билось серафима

      И первосозданного жуть,

      Душистых уроженок Пармы

      Булавкой острой приколол, —

      И в царские мгновенно бармы,

      В шитье мистическое стол,

      Казалось, превратился жалкий

      Поэта сицилийский плащ;

      Когда же робкие фиалки

      Я солнцу, вставшему из чащ

      Кирпичных вещего Парижа,

      Отнес на девственный алтарь, —

      Душевная зажглася риза,

      Стиха святая киноварь.

      Двенадцать лет неугасимо

      Тобой зажженная свеча

      У изгнанного серафима

      Горит на лезвее меча.

      Хотя ни зги теперь не видно,

      И хриплы голоса ворон,

      И саван снежная ехидна

      Со всех