но надежду, что подчас звездочкой вспыхивала в сердце Владислава. Он оставался подле Стаса – всегда, одному, среди незнакомых агрессивных людей, находиться было опасно. Однажды, глядя на далекие, окрашенные позолотой в лучах холодного утреннего солнца горы, Влад проговорил:
– Меня всегда тянуло ввысь, на выступы скал, высокие холмы. Равнины, степи – все это чуждо моему сердцу, хоть я и вырос в западной Украине, чьи черные земли граничат с бескрайними степями. Возможно, то зов крови – моей крови.
– Почему?
– По национальности я не поляк, а армянин, хоть отец старался всегда скрыть это от других, ибо боялся быть не таким как все, а я люблю оставаться иным, быть за пределами всего общества. Мой великий, ныне почивший дядя архиепископ Теодорович учил меня не бояться правды и смотреть страху в глаза. И я знал, чувствовал где-то здесь, – он указал на грудную клетку, – что мне предстоит путешествие – долгое и трудное, еще до того, как нас привели на вокзал.
– Как тебе это стало известно?
– В тот момент, когда я брел в толпе по разрушенным улицам Варшавы, я поднял голову и узрел стаю перелетных птиц – больших и белоснежных. У нас есть примета, что это к дальней дороге. Как видишь, мое сердце оказалось право.
Оба глядели вдаль, любуясь начинающим утром. Было холодно, нестерпимо хотелось есть. Кто-то сильно кашлял, кто-то завозился, просыпаясь, но все чего-то ждали.
Поезд свернул направо и двинулся вдоль широких полей, на которых работали крестьянки, собирая в корзины урожай. Когда вагоны проносились мимо, женщины выпрямлялись, кидали в поезд комья земли, неистово бранились по-немецки:
– Будьте вы прокляты, польские бандиты! Хотя бы вас всех сожгли заживо!
Стас внимательно поглядел на Владислава, спросил:
– Что кричат эти женщины?
– Они проклинают нас, называя польскими бандитами.
– Но почему? Что мы им сделали?
На это Влад и сам не мог найти ответ. Он понимал ненависть полоненных народов к немцам, но не мог осознать, за что немцы так ненавидят остальных, за что? За цвет кожи, за иную кровь? Но кровь и сердце у всех народов одинаковые. За иной язык? Иную культуру? Владислав прикрыл глаза и погрузился в состояние, близкое к трансу – нечто среднее между сном и явью. Он просто желал хотя бы на миг позабыть что происходит, улететь далеко-далеко за пределы существующего мира, где нет ничего плохого, тяжкого, страшного.
Вечером поезд остановился. Немцы приказали всем выйти и разместиться на ночлег в открытом поле. Люди улеглись прямо в высокую траву. Они несказанно обрадовались такой маленькой свободе – под открытом небом, усыпанным мириадами звезд, вдыхая горьковатый запах зеленой земли Поморья.
Владислав спал урывками, то и дело просыпаясь в холодной ночи. Он окидывал взором дальний небосклон над головой, дыханием согревал озябшие руки. Ночь была черна и такими же черными безликими были и его сны.
Рано утром немцы подняли пленников, поставили всех в ряд. По громкоговорителю